"Хочу в Советский Союз!"

В ЛГ занятная статья о жизни «простого советского человека». Любопытно, что никому как-то не удаётся описать жизнь этого самого «совка», хотя миллионы «совков» живут среди нас: все граждане в возрасте 50+ — это и есть те самые совки. Они всё помнят, а описать — не получается. Все описания тогдашней жизни — это либо слащавая пенсионерская «ностальжи» по временам, когда сметана была гуще, а молодёжь почтительнее, либо злая пародия, неизменно сбивающаяся на «1984» Оруэлла. Наверное, тут нужен талант романиста-реалиста в стиле XIX века — вроде Гончарова или Бальзака, а берутся за это дело журналисты, чья профессия — производство сенсаций или, ещё того хуже, унылые социологи — мастера ничего не значащих да к тому же и и невесть как полученных цифр. Впрочем, и не скажешь, кто хуже: оба хуже. Хорошо бы описать эту жизнь не внешне, а из глубины человека, но это редко кому под силу.

Меня давно тревожит эта тема, как-то я к ней подступаюсь, а она всё ускользает и ускользает. Но продолжаю попытки.

Больше всего меня впечатляет само падение советской жизни и разрушение Советского Союза. Ведь что интересно: пала советская жизнь под восторженное улюлюканье тех самых «совков», для которых была она вообще-то родным домом. Вообразите: твоя страна рушится. а ты в восторге! И ни один человек, ни из коммунистов, ни из беспартийных, ни из интеллектуалов, ни из простых, ни из военных, наконец, — не вступился за прежнюю жизнь, в которой сегодня находят столько достойного. Ни один! А ведь были тогда ещё райкомы партии, которым подчинялись низовые парторганизации, ещё сохранялся МЕХАНИЗМ, который позволял транслировать волю верхних парторганизаций нижним и, главное, претоворять это волю в действие. Тогда они безусловно могли вывести на улицы неограниченное количество народу, особенно в провинции. И не шелохнулись!
Готовы были отдаться Америке — только бы свалить ненавистный совок. Помните: «Перун уж больно гадок, давай его спихнём. глядишь, какой порядок тогда мы заведём».
Америка в те баснословные годы вообще пользовалась неимоверным престижем — сегодня такое и представить невозможно. Помню, в 1990, кажется, году впервые показали по ТВ диснеевские мультики — так дворы опустели: все от мала до велика приникли к телеящикам.
А в том же году, помнится, привелось мне единственный раз в жизни участвовать, представьте себе, в митинге по поводу каких-то событий в Прибалтике (то ли кого-то там расстреляли, то ли разогнали — уж не помню). Началось шествие праздных пешеходов с Пресни. Потом бодренько по Садовому кольцу, по Новому Арбату и — на Манежную. Народищу — страх сколько. Тогда было принято возлагаться на Ельцина и Америку. Так вот, проходя мимо американского посольства, народ совершенно спонтанно, по велению души, орал: «Ель-цин, Ель-цин!» Я, помню, поинтересовалась, у своего соседа по ходьбе: при чём тут Ельцин? Тот ответил: чтобы они знали, кого на самом деле хочет народ. А когда проходили мимо впоследствии закрытого старинного роддома им. Грауэрмана, на балконах стояли родильницы «и в воздух чепчики бросали» — махали демонстрации чем попало. А бойкие пешеходы орали: «Называйте мальчишек Борисами!»
Народу было — дофигищи. И это вам не оранжевая революция: все пришли, что называется, по зову сердца. Ну, пускай по зову сенсации, из любопытства — но не ради десятка долларов, как через 15 лет оранжевые хохлы ходили стоять на майдан за Ющенко. Зачем я туда попёрлась? Не знаю. Сказать, чтобы меня что-то специальное к этому подвигло — не могу. Просто как-то, видимо, хотелось посмотреть, что это такое, не пропустить интересное. То есть мотивация чисто туристическая — ради этого народ едет на какие-нибудь фестивали или карнавалы. Видимо, так. Помню, в конце 80-х старушки ходили на митинги в Лужниках просто как на концерт или в кино. «Марь Иванна, Вы уже были на митинге? Нет? Напрасно, напрасно. Очень интересно, советую сходить». Но я сроду не ходила ни на какие рок концерты или фестивали, или там какие-нибудь массовые праздники — мне это докучно и утомительно, не только сейчас, но и в молодости было так. А на тот давнишний митинг — пошла. Видимо, мне вместе с толпой других хотелось поскорее отряхнуть прах совка со своих ног. В общем, как в песне поётся, «этот день мы приближали, как могли». И приблизили — нечего сказать.

Всё это я рассказываю к тому, что желание погибели совка — было общим. Это сейчас интеллигенты ноют: «Нет, нет, мы не того хотели, мы хотели только улу-у-учшить…» Нет, не улучшить хотели уважаемые коллеги — свалить. Общее настроение (и моё личное). сколько себя помню, лучше всего описывалось стихотворением Некрасова: «Душно! Без счастья, без воли / Ночь бесконечно длинна./ Буря бы грянула что ли/ чаша с краями полна». Ключевое слово в это цитате — «что ли»: это центр всего. Никто не знал, как должна выглядеть новая жизнь, но существующая — обрыдла.

Люди были готовы на что угодно, только бы — новое, другое. Это вроде как женщина, которой обрыдл старый муж, готова на любого, только бы не-муж. Чувство было очень похожее: только бы не-совок.
Кара-Мурза охает: как же так, интеллигенция свергала систему, от которой кормилась. Неужто было непонятно, что свергни её — и все их НИИ, кафедры и лаборатории, с которых кормились, пойдут прахом? Затмение разума! — говорит знаменитый автор.
А на самом деле разум тут и не ночевал. Он был вообще ни при чём. Всё происходило на уровне чувства, инстинкта, коллективного бессознательного, но уж никак не разума.

Чего-то в советской жизни советским людям радикально не хватало. Какого-то витамина души.

Чего именно не хватало?

Мы с мужем часто, стоя в пробках, беседуем на эту тему. «Ну, скажи, чего тебе не хватло в советской жизни?» — вопрошает он меня. И знаете, далеко не просто ответить.
Личто у меня было всё (или большая часть того), что считалось ценным и нужным. Было даже больше, чем у многих моих друзей и знакомых. Родители мои принадлежали к прослойке средней номенклатуры: отец был директором нескольких машиностроительных заводов в Подмосковье, потом его ненадолго взяли на работу в т.н. «совнархоз» (были такие при Хрущёве органы территориального управления промышленностью), был он в дальнейшкем заместителем министра станкоиниструментальной промышленности… До новых времён он по счастью не дожил: умер аккурат под занавес — в 1989 году. Мама работала тоже в министерстве. К этой же прослойке принадлежал и мой свёкр.
Разумеется, привилегии номенклатуры, на борьбе с которыми сделал карьеру Ельцин, были по тепершней мерке очень скромными, но так или иначе я ни в чём не ощущала недостатка: была приличная квартира, хорошая еда, одёжка кое-какая была, была возможность раз в год поехать на 24 дня к Чёрному морю в хороший дом отдыха. Мне, повторяю, хватало. К тому же и тогда, и сейчас, когда мои бытовые возможности неизмеримо больше, я как-то не слишком привязана к вещам. По соционической характеристике я «интуит», а не «сенсорик», т.е вещный мир — не мой мир.

Так чего не хватало-то? Свободы слова? Сказать мне было ровно нечего, особенно такого, что противоречило бы основам. Собраний и митингов? К этому я никогда никакой склонности не имела. Свободного выезда за границу? Тогда поездка за границу было предметом вожделения всякого начинающего карьериста. «Из заграниц не вылазит» — это был неопровержимый знак того, что жизнь удалась. Но знаете, что интересно? Мне не особо хотелось за границу. С одной стороны, я полагала, что жизнь длинная и я всё равно туда попаду. Но главное даже не в этом. Мне не хотелось за границу именно потому, что это было предметом исступлённого вожделения всех окружающих: я всегда была слегка «девочка наоборот» — мне как-то противно было хотеть того же, что и все, кто меня окружал.
Я не якшалась с дессидентами, почти не читала самиздата, а что читала — показалось скучным и вызывало недоумение: из чего такая суета? (Это, помнится, были мемуары Светланы Аллилуевой, дочки Сталина). Даже «Голос Америки» я не слушала, всё по той же причине: неинтересно. У меня был превосходный пятый пункт, мне никуда не была заказана дорога — и всё же …
Всё же я была спокойно-убеждённой антисоветчицей.
Мне очень хотелось, чтобы эта система рухнула в тартарары. Я (и все мои знакомые) со злопыхательским восторгом встречали всякий очередной «прокол» властей: вот, опять коммуняки облажались! Что бы ни происходило: взрыв бытового газа на Севастпольском проспекте, сбитый вгорячах корейский пассажирский самолёт, авария в метро — всё доказывало одно: так жть нельзя. Это уже потом появился фильм с таким названием, ставший немедленно сверхпопулярным ввиду того, что ухватил общее настроение. Но само ощущение — оно сложилось гораздо раньше. Такая была атмосфера, этим дышали. Так чего же не хватало? Не колбасы! У меня колбаса была. Не свободы слова. Мне было нечего сказать. И большинству нечего сказать. Тогда чего?

У каждого народа есть своя душа. Свой характер. Это не прекраснодушная романтика — это самая что ни наесть практическая практика. Как раз прекраснодушная романтика — считать, что все народы одинаковы и что хорошо одному — подойдёт и другому. Точно так и отдельные люди: у каждого свой характер, но с этим, кажется, никто не спорит. Характер определяет судьбу — как человека, так и народа. История народа — это его характер, развёрнутый во времени. Точно так, как биография человека — это историческое развёртывание его характера.
Про Россию кто-то из учёных немцев сказал, что она одновременно восток запада и запад востока. Хорошо сказал, но если попросту: лежит на границе Европы и Азии. Потому и в характере нашего народа есть азиатская и европейская составляющая.
Термины, разумеется, более чем условны, но некую реальность они отражают. Есть европейское воспринятие жизни и азиатское. Европейское восприятие: жизнь — это приключение с непредсказуемым результатом. Это вызов судьбе и «езда в незнаемое». Притом езда не коллективная, а инидивидуальная, по собственной инициативе. Азиатское восприятие: жизнь — это некий ритуальный танец, кружение в предустановленном кругу (как в буддизиме), может быть, следование по предначертанной дороге, которую не выбирают и по которой все бредут гурьбой, куда положено. Разумеется. сказанное вовсе не означает, что ВСЕ или даже большинство европейцев или азиатов ощущают жизнь именно так. Однако некий дух того и другого вырисовывается, ощущается. Откуда вырисовывается? Да из реального поведения этих народов вырисовывается, из их истории.
Вот этот самый дух, который очень трудно зафиксировать, прикрепить, как бабочку булавкой, в коллекцию, вот он-то всё и определяет. Непонятно, в чём и чем его измерить, но он — есть, и всё от него зависит.

Кстати сказать, конкурентный капитализм — это порождение европейского духа (в какаой-то исторический момент он переехал за океан). Дух — его двигатель. Оттого капитализм плохо удаётся вне западных стран. Перуанец Эрнандо де Сото даже книжку написал под названием «Загадка капитала» с подзаголовком: «Почему капитализм торжествует на Западе и проваливается во всех других местах». Дон Эрнандо служил (может, и теперь служит) в Мировом банке и пытается, как это у них принято, найти экономические причины такой вот исторической незадачи. Но ищет он не там. Причина на самом деле — в характерах разных народов. И нечего удивляться. Мы же не удивляемся, когда двое делают одно и то же, но у одного получается, а другого нет. А с какой стати капитализм должен у всех получаться?
Сильнее всего выражен этот европейский дух у анголо-саксонской семьи народов, поменьше у романской (латинской), германской. Ещё поменьше — у нас, славян. А точнее , наверное, сказать — у россиян. У этого комплексного народа, которого «сплотила навеки великая Русь». В тех или иных пропорциях у нашего народа европейский дух есть. А поскольку есть — требует реализации.

Так вот советский социализм так легко пал, потому что не получил ничьей поддержки. Мы все, советский народ, от него отступились. Он нам на каком-то этапе оказался постыл. Постыл потому, что ХОРОШО УДОВЛЕТВОРЯЯ АЗИАТСКУЮ КОМПОНЕНТУ НАРОДНОЙ ДУШИ, АБСОЛЮТНО НЕ УДОВЛЕТВОРЯЛ ЕВРОПЕЙСКУЮ.

Советская жизнь была абсолютно предсказуемая, предусмотренная, в ней полностью исключалось приключение, какая-то собственная придумка, риск. в конце концов. Вот этого именно остро не хватало. Жизнь была вроде коридора в НИИ: из начала виден конец.

Почему я сказала про НИИ? А вот почему. Была у меня необычайно предусмотрительная приятельница Г. Архирассудительная, серьёзная, знающая всё наперёд. Она знала всё на свете про стаж (просто стаж и стаж по специальности), про то, зачем нужно вступать в партию и почему это следует делать до выбытия из комсомола (потом будет труднее), знала, как выдаются разанарядки на вступающих в партию из райкома в НИИ, знала, что ей это даст. Знала, когда она защитит диссертацию в родном НИИ, куда и как в результате этого продвинется и даже знала, с какой позиции уйдёт на пенсию. Честное слово, она об этом рассказывала! И это меня вводило в особенную оторопь. Г. даже специально училась на вечернем отделении, чтобы вернее укрепиться в НИИ.
Мне её рассуждения казались ужасающими: лучше уж сразу умереть. Чего жить-то, когда и так всё уже известно? А ей — ничего себе. А что? Всё предсказуемо, всему есть место: и семье (она вышла за парня из того же НИИ, потом, правда, развелась), и работе, и партийно-комсомольской деятельности.

Так вот Г. с её жаждой предсказуемости и неизменности — это воплощение азиатского духа и жизненного стиля. Этому стилю вполне соответствовал «совок».

Но им характер нашего народа не исчерпывался. В нём есть и европейская закваска.
Многим (ну ладно, пускай — некоторым) хочется не предсказуемости, а, наоборот, хочется приключения. Хочется бороться, сражаться, карабкаться, достигать своих целей. Которые ты сам выдумал и себе поставил. Своей игры хочется. Предпринимательства в самом широком смысле слова слова. Предпринимательство ведь шире бизнеса: любое жизненное творчество в некоторм смысле — предпринимательство. Важно только. чтобы оно осуществлялось не по «начальственному предписанию», не по райкомовской разнарядке, а по собственному побуждению. Вот я придумал — решил — действую. На свой страх и риск.

Вот этого совок радикально не давал.

Неверно сказать, что жизнь была серая и неинтересная. У кого как. Мне думается, кое-где в научных коллективах была интересная, творческая обстановка. Кто-то, по-видимому, мог и сам ставить задачи и находить их решения. Это было интересно и волнующе. Но в других сферах этого не было — не было там своей игры.
Можно было поехать на БАМ или на какую-нибудь иную далёкую стройку. Карьеры там делались быстро и при наличии головы и желания можно было залезть высоко. Но это — не твоя свадьба, не ты выдумал. Директор крупного завода по этому критерию не дотягивает до владельца ларька. Директором его поставили старшие товарищи, а ларёк он придумал и создал сам. Есть такие люди, которым хочется бросить вызов окружающий жизни, себя испытать: на что способен?
А в совке (говорю это слово не пренебрежительно, скорее ласково-ностальгически) тебя должны были куда-то посадить и назначить. Все клеточки общественного организма-механизма были расчерчены, и ты не мог по своему почину вот так взять да и создать новую.

Вот у нас в компании тётеньки-инидвидуальные продавцы торгуют нашим товаром. Большинство — понемножку-по чуть-чуть, а некоторые — строят большие сбытовые сети. Настоящие, вполне профессиональные. Открывают в своих городах офисы и склады. И становятся начальниками. Кто их назаначил? Они сами себя назначили. Они сами создали это место, эту клеточку. Мне многие такие женщины (а обычно это дамы вокруг пенсионного возраста) говорили: «Всю жизнь мечтала стать руководителем, но на прошлой работе не сложилось, не было вакансии, назначали кого-то другого, а тут — вон как вышло, здорово!» В совке как было? «Буду я точно генералом, если капрала переживу». Вот этой возможности именно и не хватало обитателям совка. Ведь создание собственного дела — это выдающееся жизненное приключение, и многие к нему стремятся.

Вполне возможно, и скорее всего именно так и было, люди не осознавали, чего именно им не хватало. Люди вообще плохо понимают, чего им нужно. Именно поэтому им легко навязать ложные потребности. Не демократии хотелось и не севрюжины с хреном, а — другого. Яркого хотелось, интересного, захватывающего, чтоб себя забыть, чтоб бежать куда-то. спорить, доказывать что-то…

А советская жизнь была прямой противоположностью. Была она размеренной и серой. Когда я вспоминаю те времена — рубеж 70-х и 80-х — мне даже погода вспоминается серенькая, хотя, очевидно, погода была разная. Было мучительно скучно, всё было пропитано скукой, словно дымной мглой от лесных пожаров.

Как-то недавно я купила на развале два сборника «Московский рассказ» за 1978 и 79-й годы. Почитала. Боже, какая скука! Кажется, и самим авторам писать это скучно. После прочтения этих сборников мне как-то по-новому стало понятно, почему в Перестройку на ура восприняли печатный мат и киноклубничку. Пускай дрянь, пускай дешёвка, но обладающая хоть каким-то вкусом. А то, что было, — сплошное безвкусие, преснятина, вроде диетического питания.
Помню, когда-то в начале 80-х, я попала в первый и последний раз в жизни в привилегированную больницу — в ЦКБ в Кунцеве. (Лечили меня, надо сказать, отвратительно, даже диагноз не смогли поставить, но я не о том). В той больнице кормили чрезвычайно хорошо, правильно и, по-видимому, научно. Калорийно, уравновешенно по белкам-жирам-углеводам. Но через несколько дней вся эта правильная еда мне стала невыносима. Я попросила принести чего-нибудь остренького. И подруга приволокла мне 3-х литровую банку зелёных маринованных помидоров. Их с удовольствием ела вся палата.
Именно такой правильной преснятиной была советская жизнь. И в какой-то момент она стала невыносима, как больничная еда. Как может стать невыносима добродетельная, правильная, всесторонне достойная жена, превосходная мать и отличная хозяйка, но — лишённая той малой перчинки, той толики непредсказуемости, которая многим требуется. Пускай не всем — некоторым.

Почему вдруг потребовалось приключение именно в 70-е годы? Вернее, не так: почему вдруг советская жизнь стала ощущаться как невыносимо душная именно тогда?
Ответ прост. Выросло благополучное поколение. выросло в условиях сытой и мирной жизни. Лишений мы не знали, пороху не нюхали. Поколение отцов-дедов — военное поколение — хлебнуло приключений по полной. Им простая, скучная, но при этом мирная и сытая жизнь была уже значительной ценностью. Они — отдыхали душой от испытаний и лишений. Но вот поднялась новая поросль — и им преснятина показалась мучительной.

И они дружно развалили эту жизнь.

Но история — дама ироничная. Развалить-то развалили, а то, что создали, — опять не годится. Четверть века назад все пели «О дайте, дайте мне свободу!», а теперь обратное — заберите её назад. То, что случилось после развала советской жизни и экономики, удовлетворяет малую европейскую компоненту нашего национального характера и не удовлетворяет — большую! — азиатскую. Теперь все кричат: » Дайте гарантии, приставьте всех к делу, спасите, помогите!». Все мечтают о пожизненной службе в госкорпорациях — прямо как моя Г. 30 лет назад. И опять-таки капитализм ведёт себя способом, премного озадачившим дона Эрнандо: вместо увеличения богатства и быстрого развития — происходит разрушение того, что было, и быстрое свёртывание всякой деятельности. М-да…
А на самом деле — ничего удивительного. Наш народ не способен вот так взять и самомстоятельно строить жизнь. он к этому не привык. да и не стремится в своей массе. В сущности, подавляющее большинство народов таковы. И работать большинство привыкло в условиях, как бы это помягче сказать? — безальтернативности труда. Сказать нашему народу: «Ты свободен, делай что хочешь» — это всё равно. что выгнать подростка лет 12 на улицу. Кем он будет? Ну. известно: воришкой, попрошайкой, малолетней проституткой. Только единицы из единиц самостоятельно что-то придумают…
Отсюда мораль. Нужны рельсы, нужны какие-то направления движения. Нужно некое силовое поле, в котором бы выстроились человеческие опилки по силовым линиям. Но нельзя и лишать человека возможности инициативы и индивидуального творчества, в том числе и в хозяйственной сфере. Устойчивым может быть только общество, соответствующее характеру народа, его душе. А соответствовать будет только такое общество, которое уравновешивает «европейскую» и «азиатскую» составляющую народной души.

Источник