«Звал, позывал честной Семик[1] широкую Масленицу к себе в гости во двор. Душа ль ты моя, Масленица, перепелиные косточки, бумажное твое тельце, сахарные твои уста, сладкая твоя речь! Приезжай ко мне на широк двор на горах покататься, в блинах поваляться, сердцем потешиться…»
Зашумел последними злыми вьюгами март, прозванный в народе свистуном-березором. Еще скована земля ледяным панцирем, еще покрывают поля снежные скатерти, но уже носится во влажном воздухе предчувствие весны, которая собирается с силами, чтобы дать царству сна решительное сражение. Близится к завершению и наше путешествие вслед за солнцем. Как всегда, к концу дороги ощущаешь и грусть и облегчение. Грусть — оттого, что скоро простимся с прекрасными людьми, встретившимися на пути, с их праздниками, песнями, танцами. Облегчение — потому что вот-вот минет год, как началось наше путешествие, а это как раз та главная мера отсчета времени, тот естественный ритм, который задан природой всему живому; это тот шаг, которым меряем свою жизнь мы, и сделав который, нужно оглянуться на пройденное, поразмышлять, чтобы оставшийся путь был легче, осмысленней и радостней. Обычно это бывает на Новый год — в конце декабря. Мы же взяли точкой отсчета древний, языческий Новый год, начинающийся в марте, ибо с ним сообразуются все народные праздники аграрного календаря, на которых мы побывали.
Крешневские артисты.
И вот теперь, заключая год праздников, обрядов и старинных ритуалов, мы отправимся на русскую Масленицу, именуемую также сырной неделей, в уже знакомую нам по празднику русской березки деревню Крешнево, в Весьегонский район древнего Тверского края, к Анне Андреевне Сазановой и ее подругам. Мы не случайно возвращаемся туда, где уже побывали: в приведенной детской причиталке, в народном представлении и песнях видна связь между Семиком и Масленицей. Вспомним старинную пословицу: «Семик да Масляна плакались на напраслину». Действительно, масленичную и семицкую обрядность связывают и обильная ритуальная пища, и мотивы предания смерти — сожжением или потоплением — растительного символа природы в образе соломенного чучела.
И здесь коза…
«У славян существует старинный обычай: встречая весну в марте месяце, совершать изгнание Смерти или Зимы,— пишет А. Н. Афанасьев.— Они выносят из деревни соломенное чучело, изображающее Смерть, топят его в реке или предают сожжению, а пепел бросают в воду; ибо Зима гибнет под жгучими лучами весеннего солнца, в быстрых потоках растопленных ими снегов…» Но это уже заключительное действо длившегося целую неделю веселого праздника со своим установившимся за многие века строгим порядком. Каждый день масленичной недели, узнаем мы у исследователя старинных обычаев И. П. Сахарова, имеет и особое свое название: понедельник — встреча, вторник — заигрыш, среда — лакомка, широкий четверг — разгул, перелом, пятница — тещины вечерки, суббота — золовкины (золовка — сестра мужа) посиделки, воскресенье — проводы, прощание, прощеный день.
Повезло с погодой.
Встречая честную Масленицу — широкую боярыню, строили снежную гору. Скороговоркой выпалив уже знакомую нам причиталку про то, как Семик приглашал Масленицу к себе на двор, детвора сбегала с горы и кричала: «Приехала Масленица! Приехала Масленица!» На салазках ввозили на гору и саму гостью — соломенную куклу, разряженную в кафтан, шапку, лапти, опоясанную кушаком.
Масленица — это катальные горы и качели, это сладкие яства и скоморошьи потехи, это кукольные балаганы, ряженые, кулачные бои и прочие развлечения. Немыслима Масленица и без блинов. Зажиточные люди могли позволить себе их печь уже с понедельника, простой же народ — лишь с четверга или пятницы. Испечь масленичные блины было делом непростым, так как закваска для теста — опара — готовилась хозяйками с особыми обрядами и в строжайшей тайне от окружающих.
Приготовление блинов требовало также выполнения целого ряда правил, особого масленичного этикета. Так, если молодые встречали вместе этот праздник впервые, то зять должен был пригласить тещу поучить дочь печь блины. Пренебрежение этим обычаем считалось величайшей обидой для тещи и могло стать причиной вечной вражды.
Родственные отношения в масленичной обрядности занимают вообще особое место, это видно уже из названий дней сырной недели: молодожены обязательно посещают родителей, зятья приглашают на блины тещ, зовет родных невестка. Насмешливую песню о том, как заботливая теща угощала любимого зятя, мы еще услышим в исполнении крешневских певуний. Высматривали на катальных горках да на посиделках свахи застенчивых невест и статных женихов.
С широкого четверга начинались колядование[2], пение, катание на санях. С утра до вечера тешился народ кулачным боем — вступал в свои плава «масленичный разгул».
В субботу совершались обряды, символизировавшие борьбу Весны с Зимою и поражение последней. В этот день дети строили снежный городок с башнями и воротами — царство Зимы, которому предстояло пасть под ударами Перуна, затем они разделялись на две ватаги, одна из которых с метлами охраняла городок, а другая, вооружившись палками, атаковала его. После долгой и упорной борьбы нападавшие врывались в ворота и разрушали укрепления, а воеводу купали в проруби. Накал страстей в этой обрядовой игре очень живо передан В. И. Суриковым в картине «Взятие снежного городка».
Взятие снежного городка.
Фрагмент картины В. Сурикова. 1891.
В воскресенье, во время проводов Масленицы, ее чучело или просто сноп соломы, а то и дегтярные бочки сжигали с радостными криками и песнями, изгоняя тем самым Зиму или Смерть.
Народная фантазия в выдумке развлечений, забав и каверз в этот веселый праздник неисчерпаема: в санный поезд впрягали вместо лошадей ватагу ряженых, на сани водружали столб с вертящимся колесом — символом возрождающегося солнца. На это колесо сажали мужика с калачами, искушенного в разного рода праздничных проделках, или парня в женском платье и кокошнике и привязывали к колесу чучело. В Сибири из нескольких саней устраивали корабль, в котором везли по улицам ряженых, медведя и Масленицу. В Архангельске на огромных санях возили по городу быка, который был сродни священному быку на празднике молдавского Нового года.
Спустя много веков после принятия на Руси христианства, старавшегося всеми способами извести древние обряды, память продолжала жить в народных забавах — по-прежнему люди славили Коляду, то есть новорожденное Солнце, выкладывали кострами круг, чтобы указать ему путь, рядились, чтобы отпугнуть злые силы, способные помешать светилу, пекли блины, символизирующие солнечный диск.
Катальные горы на Большой Неве
Гравюра Н. Серракаприола. 1817.
…Знакомая дорога в Крешнево — те же четыреста километров по шоссе из Москвы — сначала до Калинина, затем поворот на Бежецк. Тот же обступивший с обеих сторон шоссе еловый лес на подъездах к Весьегонску, только все вокруг искрится снегом, а избы — плывущие под теплыми дымами корабли — зарылись носом в белую пенящуюся волну сугробов.
Раскаленная русская печь, в которой потрескивают березовые поленья, непривычный домашний жар, от которого сразу краснеет и горит лицо, толстые столетние бревна стен, проложенные в пазах красноватым сухим мхом, непременные в деревенских домах старые фотографии на стенах — трепетные реликвии былого счастья и упорядоченности бытия — привилегия здоровой крестьянской философии, не боящейся наглядных свидетельств неумолимо приносимых годами перемен…
Я уставила кросна (уставить кросна — заправить основу полотна на ткацком станке),
Им девятая весна,
Им девятая весна,
Десятая масляная,—
напевает Анна Андреевна Сазанова под усыпляющий перестук старинного ткацкого станка, на котором она ткет нескончаемый коврик: на шкафу уложены плотные свертки тридцатиметровых дорожек, а привыкшие к труду руки тянутся к кроснам, да и старым тряпочкам не пропадать же попусту.
— Снегу намело за день — по колено! А наши в клубе уже вовсю готовятся, наряды подправляют,— сообщает она,— пора и мне.
Весъегонские мадонны.
Окна клуба в темноте ярко светятся, но за морозным узором не разобрать, что делается внутри. В жарко натопленном помещении сущий ералаш — везде в блестках слюды набросана вата, на стульях — маски с рогами, престранного вида одеяния, клочья меха, дерюга, крашеная бумага, ножницы, веревки… Верховодит в этом кажущемся сумбуре Галина Михайловна Шаронова — по положению руководителя деревенского народного хора, участницами которого являются все занятые в подготовке карнавальных костюмов крешневские хороводницы.
Завтра украшенный санный поезд доставит певуний в Весьегонск на городской праздник проводов зимы, где их выступление бывает всегда гвоздем праздничной программы, и старушки волнуются, что не успеют подновить свои костюмы и маски.
Праздничный поезд.
Мелькают иголки, что-то перекраивают, что-то приклеивают, прилаживают умелые крестьянские руки, и в конце концов все, кто был в клубе, получили прекрасный костюм: тут были и черт, и Баба Яга, и коза, и купец — кто угодно. Волнение оттого, что ничего не получится, не в чем будет показаться на праздничном гулянье, улеглось, все были довольны собой и своим нарядом. Пауза не длилась и минуты:
Масленица-ерзунья
Не дала погулять,
Не дала погулять,
Молока похлебать.
На великий пост[3]
Дадут редьки хвост!
Как на масляной неделе
Со стола блины летели,
И сметана и творог
— Все летело под порог!
Так бы и пели, пели без устали, но костюмы — это еще полдела, нужно ведь саму Масленицу соорудить из соломы да нарядить.
— Костер-то уж под вечер делают, а днем только катаются да вот ряженые ходят,— рассказывает Анна Андреевна Сазанова.— Возьмут веники, дрова, костер сделают у реки, там и Масленицу жгут. Везде по деревне шумели: «Масленицу сожгли!» Весь народ собирался — пляшет, поет до ночи.
…А наутро по свежему снежку подкатили к деревне четыре розвальни, запряженные конями с лентами в гривах и бубенцами под дугой. Утонув в душистой соломе, развеселая ряженая компания понеслась к Весьегонску, будя хвойную тишину звоном колокольчиков и своей коронной шуточной масленичной песней:
Теща про зятя пирог пекла —
Соли да крупы на четыре рубля,
Масла да яиц на восемь рублей.
Упекся пирог — восьмерым не поднять.
Восьмеро поднимут — десятку не съесть.
Зятюшко пришел, хорошохонько оплел.
Теща по горенке похаживает,
Немило на зятюшку поглядывает.
— Зятюшка, батюшка, как тебя не разорвало?
— Теща предобрая, нет ли еще?
— Зятюшка тещеньку в гости звал:
— Жду тебя, теща, на масляной,
Угощу тебя, теща, ременным кнутом.
Праздничный поезд въезжает в Весьегонск и едет на базар, где толпится в ожидании праздника полгорода. Воспоминанием о прежних ярмарках служат плетеные корзины и сувениры да еще высокий, оголенный столб, на который пытаются забраться мальчишки за подвешенным на вершине призом. Этот столб — отголосок космического мирового дерева, уходившего своей вершиной, как верили наши далекие предки, в верхний мир — жилище богов.
На эстраде уже выступают певцы, танцоры, самодеятельные коллективы. Наконец, крешневский хор приглашают на сцену, и вокруг эстрады не протолкнуться. Раззадоренные праздничной атмосферой, настроенные на веселый лад, женщины дружно поют одну за другой свои песни.
А праздник, силами самодеятельности Весьегонска, окрестных сел и деревень, продолжается. Лихо пляшут под гармонь девушки, потешают народ разряженные комические персонажи, невольно заставляя вспомнить скоморохов, игравших когда-то главную роль в народных праздниках, особенно на Масленице.
Гусляры-скоморохи пели, плясали и творили разные «глумы», вызывая сильные нападки духовенства. «Музыкант, дудочник, сопельщик, гудочник, волынщик, гусляр, промышляющий этим и пляскою, песнями, шутками, фокусами, потешник, ломака, гаер, шут, медвежатник, комедиант, актер…» — так определяет скоморохов в своем словаре Владимир Иванович Даль. Профессия эта требовала известного мужества — часто бродячих комедиантов бивали в деревнях по наущению церковных служителей, но и шумные скоморошьи ватаги могли за себя постоять. А простой люд их любил и жаловал.
…В Крешнево вернулись в середине дня. Небо затянуло тяжелыми тучами, приближающими и без того ранние сумерки. Главное действо праздника — проводы Масленицы — было еще впереди.
Сама Масленица явила белый лик с алыми губками и наведенными углем глазами, когда уж начало смеркаться. В роскошном золотисто-оранжевом наряде, с венчиком из соломенного снопа, круглолицую красавицу выкатили на санях на главную деревенскую улицу. Кто бьет в колотушку, а кто, оставляя в снегу глубокую борозду, тянет на бечеве огромную черную редьку, чтобы прогнать Масленицу: по преданию, она пугается редьки и репы[4]. К берегу реки виновницу праздника провожали шутками и смехом, веселыми песнями под заливистые трели гармони. До чего ж не вяжется эта нарядная кукла с устрашающим олицетворением Зимы, Мрака, Смерти тех времен, когда священный ритуал не был развлечением! Зато как подходит ее облик сударыни Масленицы к веселому празднику с его играми, потехами, блинами!
Любовно сделанную красивую куклу, похоже, жаль сжигать и крешневским крестьянкам — ну в самом деле, что за обычай такой в конце чуть ли не всех веселых народных праздников убивать существо, которому они посвящены? Ведь Масленица — отнюдь не единственный мифический персонаж, кончающий свою жизнь в воде или на костре. Схожая печальная судьба у Костромы, Кострубоньки, Кукушки, Купалы[5]. Все они ведут свою родословную от древнейших богов растительности и еще более ранних богов, живших в представлении земледельческих народов в образе хлеба, а у охотников и скотоводов — в виде животного. От силы, могущества и здоровья этих богов, по поверьям, зависела жизнь людей, а увядание природы представлялось нашим далеким предкам, как старость, болезнь и дряхление главного божества, дающего жизнь, что являлось угрозой существования всему племени. Поэтому единственной возможностью дальнейшего благополучия казалась замена состарившегося бога молодым, полным энергии и животворной силы. Ежегодное умерщвление старого бога для возрождения его в новом образе была, таким образом, вынужденной мерой, условием сохранения жизни племени. Поэтому человеку или священному животному, наделенному прерогативами и обязанностями бога, при первых признаках старения приходилось расплачиваться жизнью, причем по-настоящему, а не в шуточных казнях.
Проводы…
Нетрудно понять, почему на «должность» богов с трудом удавалось найти преемника — мало кому хотелось быть обреченным на скорую смерть. Нередко таким богом делали беглого раба. А чтобы как-то скрасить жизнь обреченному, весь период власти ему разрешалось делать, что хочется, давая волю своим склонностям и страстям. Отголоски тех вакханалий во времена языческих празднеств и проглядывают в бесшабашном ералаше Масленицы.
Эстафета идеи возрождения природы через ее смерть передавалась сквозь тысячелетия истории. Через древние цивилизации Вавилона, Египта, Сирии, Греции ее пронесли и передали нашей Масленице земные представители Осириса, Таммуза, Адониса[6]. С развитием цивилизации развился и обряд, не утратив при этом своей сути. С веками реальная казнь стала подменяться ее имитацией, а впоследствии место живого человека заняло чучело. Наиболее архаичные черты сохранил, вероятно, эстонский обряд — во вторник масленичной недели из деревни выносили соломенное чучело, называемое Метсиком — духом леса, и привязывали его к вершине дерева, где оно и оставалось в течение года. Этот обряд явно указывает на родство чучела с духом леса. Уходя корнями в глубочайшую древность, когда люди обожествляли отдельные деревья и целые рощи, дух леса впоследствии трансформировался в более абстрактного духа растительности, чтобы гораздо позже воплотиться в животном, а затем и человеческом облике, которого и подменит в обряде предания смерти соломенное чучело или майское дерево.
В разных вариациях похороны Масленицы проводились почти по всей Европе. Соломенную Масленицу носили насаженной на шесты участники пантомимы в итальянской провинции Абруции, иногда там же Масленицу изображал лежащий в гробу человек. Во Франции, в Провансе, причудливо разряженное чучело везли на колеснице или проносили на носилках, после чего предавали суду, который приговаривал его к смерти. Затем чучело прислоняли спиной к стене и разбивали камнями, а останки его бросали в море или реку. В Арденнах судили уже не чучело, а живого человека, обернутого в солому и сено, после чего по нему давали холостой залп из ружей.
После праздничного торжественного шествия и всевозможных сопровождавших его шуток и шалостей Масленицу неотвратимо ждали костер, вода или пуля[7]. Правда, в некоторых местах после смерти наступало чудодейственное воскрешение. Так, некогда в Швабии (одном из германских герцогств) человека, изображавшего Масленицу, оживлял доктор по прозвищу Железная Борода, вдыхая в него через трубку воздух.
Пусть сгорят в костре все неудачи и беды старого года!
В Крешневе всемогущего, доктора нет, и Масленице не избежать предопределенной ей участи. Сухие березовые поленья быстро схватываются в сумерках оранжевым, подобно платью Масленицы, огнем. Когда пламя набирает высоту, чучело поддевают шестами и водружают на костер. Соломенный сноп тает на глазах в огне и дыму, пока не оседает горсткой пепла. В костер по старому обычаю льют из кринки молоко: кончилась «сырная неделя».
Гудит, набирая силу и раздвигая хоровод танцующих провожатых Масленицы, костер, переливчато звенит гармонь, пляшут черти, коты, цыгане, козы. В бессилии унять эту радость и предчувствуя свое скорое поражение, Зима плачет огромными влажными снежинками. Слезы ее шипят, испаряясь на красных березовых угольях. В степи под Черниговом целит в этот миг каленую стрелу в глаз Соловью-разбойнику русский богатырь Илья Муромец, в тридевятом царстве вот-вот добудет Кощееву смерть Иван-царевич, и уже чуть зарделось улыбкой прекрасное лицо златокудрой царевны. Где-то глубоко-глубоко бродят соки Земли, подчиняясь этому дивному чародейству обновления, и скоро над миром вновь зазвучит весенняя песнь жар-птицы. Услышать ее — значит обрести волшебный ключ вечной жизни. И вечной красоты.
Масленичное гулянье.
_______________________
1 Семик — см. комментарии к главе «Поклонись березке».
2 Обычай колядовать, то есть ходить из дома в дом и петь праздничные песни — колядки, относится не столько к Масленице, сколько к праздникам новогоднего цикла. Само же слово «колядки» применяется почти исключительно к новогодним праздникам. Его происхождение в точности не установлено. Предполагают, что оно восходит к латинскому calendae — первые числа каждого месяца (отсюда наш «календарь»), или связывают его с Колядой — славянским божеством народившегося солнца, стоящим в одном ряду с Купалой — летним солнцем в зените.
3 Великий пост начинается на следующий день по окончании Масленицы и длится семь недель, вплоть до Пасхи. В народном сознании Масленица и Пост — два связанных между собой противоборствующих начала. История о том, «как Масленица с Постом воевала», часто встречается в народном балаганном театре и в «комиксах средневековья» — лубках. Замечательный советский литературовед М. М. Бахтин раскрыл в своих работах смысл «карнавальной культуры» средневековья — как противовеса официальной «серьезности» церковной догмы.
4 Редька — это символ великого поста, врага масленичного разгула. Что же касается репы, то этот круглый и желтый овощ во многих загадках обозначает солнце. Возможно, что из одной такой обрядовой загадки произошла всем известная сказка про репку.
5 Кострома (Кострубонька) — главное действующее лицо ритуала «проводов весны». Ее чучело из соломы и рогож в конце праздника сжигали или разрывали на части. Первоначально Кострома была одним из воплощений Мары — враждебного людям темного зимнего начала в природе. Постепенно эта фигура стала символизировать не столько уходящую зиму, сколько приходящее лето, однако обычай похорон Костромы удержался. Название происходит от слова «костерь» или «костра» — жесткая кора льна, конопли; сорная трава.
Кукушка — обряд «похорон Кукушки» относится к праздникам Семик-Троицы. «Кукушкой» называлось соломенное чучело (а иногда — просто обряженная ветка), которое сначала торжественно «крестили», а затем столь же торжественно «хоронили». По мнению исследовавшей этот обряд Т. Бернштам, когда-то кукушка была птицей, посвященной древней славянской богине Живе, главной противнице Мары—Зимы. В таком случае, обряд крещения и похорон кукушки мог остаться от ритуального спектакля, изображавшего приход и уход весны.
Купала — см. комментарии к главе «Этой ночью прискачет Янис».
6 Осирис (Озирис) — в египетской мифологии бог умирающей и воскресающей природы; повелитель и судья мертвых. По одной из версий мифа, Осириса коварно умертвил его младший брат Сет, демон пустыни. Тело Осириса было разрублено и разбросано по всему Египту. Супруга Осириса Исида собрала тело своего мужа, а их сын Гор, победив злого Сета, сумел оживить отца. Осирис, однако, не захотел возвращаться на землю и стал владыкой загробного царства. Умирание и воскрешение Осириса символизирует «гибель» зерна в земле и последующее воскрешение его в колосе.
Таммуз (Думузи — «истинный сын») — в древневосточных религиях — бог-овчар, возлюбленный богини Инанны-Иштар, отданный ею демонам смерти взамен себя. Сестра Таммуза добилась разрешения каждый год на полгода подменять его в подземном царстве. Когда воскресший бог выходил из-под земли, считалось, что вместе с ним воскресает вся природа.
Адонис — в греческой мифологии прекрасный юноша, возлюбленный богини Афродиты, растерзанный диким вепрем. Миф об Адонисе заимствован греками из Финикии, где существовал культ ежегодно умирающего осенью и воскресающего весной божества Адонаи.
7 По М. М. Бахтину, развенчание и казнь карнавального короля — обязательный элемент праздничного ритуала. Главная идея любого праздника — это смена времен года, обновление мира через его гибель и воскрешение. Поэтому праздник не просто отменяет социальную иерархию старого мира, но переворачивает ее, ставит с ног на голову: короля развенчивают и делают шутом, а шут становится королем. Казнь, смерть в карнавале не является чем-то трагически необратимым: она чревата новым рождением — возрождением. Образ праздника — это крутящееся колесо времени, возносящееся к небесам и низвергающееся в преисподнюю.
Праздничное веселье, карнавальный смех здесь играют важнейшую роль двигателя времени. Масленичные шутки характерны именно тем, что они «нарушают приличия», осмеивают то, что в обычное время осмеянию не подлежит. Карнавал не терпит ничего застывшего, неподвижного. Смех низвергает Масленицу с ее трона, выполняя на празднике те же функции, что и огонь ритуального костра: в нем сжигают неудачи, беды, несчастья старого года.
1987 г.