В краю непуганых американцев

Меня, молодого психолога и преподавателя английского из Москвы, невесть как получившего грант по Программе Фулбрайта, послали в Джоплинский университет преподавать русский. Когда я только получил грант, я не знал, куда поеду. В моем воображении кружились города и штаты: Нью-Йорк и Гавайи, Калифорния и Аляска, Бостон и Чикаго… Но, признаюсь, Джоплина там не было. Бостон был, а Джоплина не было. О Джоплине я никогда и не слышал, но идея оказаться в американской глубинке представлялась мне чем-то ужасно экзотичным.

Вскоре майским московским вечером мне позвонила подруга и сказала: «Сеня, Джоплина больше нет! Его снес торнадо!» Я не мог поверить своим ушам: «Как? Моего Джоплина… – нет?» Было чему удивляться. Из всех городов Америки именно в «моем» Джоплине случился самый сильный за всю историю торнадо, «мой» Джоплин был во всех новостях. После таких вестей благоразумный путешественник, наверно, остался бы дома, но я – нет.

Через три месяца я был на месте. Меня встретили и привезли в университет. Было уже поздно, и сопровождавший меня преподаватель быстро ретировался. И вот я стою один в ночи перед неприветливо глядящим на меня бетонным зданием общежития. В руках у меня синяя сумка из сети супермаркетов «Уолмарт». Подарок от университета: орешки, чипсы, бутылочка чего-то кислотно-синего, зубная щетка, подушка…

Но я тогда ничего не понял. Мне не терпелось увидеть мою комнату. Я мечтал о душе и мягкой постели. О моем новом доме. В памяти всплывали картины студенческой жизни в университете Санта-Круз в Калифорнии, где мне довелось однажды побывать: просторные квартиры, пахнущие кофе и книгами, уютные комнаты с мягкими коврами.

Сонная, но все же натужно улыбающаяся девушка открыла дверь общежития, гордо носившего имя некоего Блейна. В нос сразу ударил запах… трудно сказать чего. Но явно не кофе. И не книг. Он был похож на запах чучел из зоологического музея. На голой стене висел плакат: «Блейн Холл – сердце Миссури». В коридоре, по которому меня вели в мою комнату, запах чучел уступил откровенному зловонию туалета. В конце коридора – дверь. «Входите тихо, – говорит мой гид, – и не зажигайте свет – ваш сосед спит».

Из темной душной комнаты доносился устрашающий храп. На койке в углу, усеянном носками, дыбилось чье-то необъятное тело. «Он футболист», – шепнула мне девушка. Вплотную к телу стояла вторая койка, явно ожидавшая меня. Дверь за мной почти уже закрылась, но я вовремя опомнился. «Я с незнакомцами не сплю, – сказал я первое пришедшее в голову. – Дайте мне, пожалуйста, другую комнату». Оказалось, все комнаты забронированы. Но на одну ночь что-то нашлось.

Это правда было нечто. Новая комната, залитая невыносимо белым светом, одновременно походила на больничную палату и на тюремную камеру: покрашенные масляной краской уже не белые стены, серо-бурый палас в загадочных пятнах, двухэтажная кровать, угрюмый шкаф, раковина, почему-то прилепленная к стене тут же в углу комнаты… За окном без штор – голый двор и слепящий фонарь. Туалет и душ, разумеется, на этаже, и такие, что лучше не входить. Под потолком скрипел и грохотал кондиционер (надо все же отдать должное старине Блейну: кондиционер – был!). Однако выключить его оказалось невозможно. Дверь закрыть тоже было нельзя: ключ от этой – не моей – комнаты мне не полагался.

Тут до меня дошло все зловещее значение подаренной мне подушки: на постели – ни белья, ни одеяла. Я побежал к девушке, встретившей меня, но ее уже тоже не было. Блейн Холл был тих и пуст. Сердце Миссури остановилось. Мое сердце тоже было готово остановиться. Я ходил взад и вперед по комнате, как пойманный зверь в клетке.

Мне тогда вспомнилась встреча, которую Фулбрайт организовал для нас в университете Нотр Дам сразу по приезде в Штаты. «Вы – избранные! – возглашал преисполненный неподражаемого американского пафоса и патологической серьезности голос. – Вам посчастливилось приехать в США – страну демократии, свободы и неограниченных возможностей! На вас возложена важная миссия: вы, как послы, умножаете взаимопонимание культур и меняете мир! В ваших руках – будущее…»

Вы когда-нибудь видели посла, спящего в одежде на грязном матрасе без простыней и одеяла? Вы когда-нибудь умножали взаимопонимание культур из общественного туалета? Однако насчет свободы нас не обманули. Хотя это скорее была свобода в духе немецкого философа Мартина Хайдеггера: заброшенность в мир. Заброшенность в Джоплин… С такими мыслями посол уснул. Утром его ждали новые открытия и новые измерения свободы.

Например, свобода от еды. Поесть было решительно негде. На кампусе все было закрыто, а до города в этом благословенном краю автомобилистов без машины было не добраться. Тут-то до меня дошло, зачем мне дали орешки и чипсы.

Дальше – больше. На кампусе не просто ВСЁ было закрыто – там НИКОГО НЕ БЫЛО. Я пошел обратно в общежитие, но не тут-то было: чтобы открыть главную дверь, нужен был ключ, а ключа-то мне и не дали. Так я, голодный, провел несколько часов на улице, где не было даже общественного туалета. Поистине, прием, достойный посла!

Ближе к полудню в общежитии появились люди. Меня впустили. Я нашел телефон-автомат. Звоню декану моего факультета, доктору Ху (что уже само по себе смешно). Абонент недоступен. В офисе Программы Фулбрайта тоже не отвечают. Через час я таки дозвонился до декана. С чисто китайской отстраненностью он сказал, что помочь мне ничем не может, и вежливо предложил встретиться в понедельник, через два дня, когда начнется учебный год. А пока он желает мне приятных выходных. Как мило… За месяц до этого он почему-то настаивал, чтобы я приехал именно в субботу, а не в понедельник.

В конце концов мне пришлось последовать примеру Мюнхгаузена и самому вытягивать себя из болота. Через полчаса ходьбы вдоль шоссе без тротуаров я добрел до какой-то пиццерии. Вечером я перевернул все общежитие и чудом нашел управляющего, который переселил меня в другую комнату, где даже были туалет и ванная.

Только стоила эта комната – несмотря на грязь и убожество и наличие соседей, – 750 долларов в месяц. Это вместе с сомнительного качества питанием в столовой. В итоге от стипендии оставалось 400 долларов в месяц. Негусто, мягко говоря. Мои знакомые американцы говорили, что на эти деньги прожить нельзя. И это при том, что в университете я выполняю обязанности профессора: я единственный заведую преподаванием русского. Только числюсь почему-то ассистентом – интересно, чьим…

Благодаря своей находчивости через месяц я уже снял отдельную квартиру в городе. Она была чистая и уютная и стоила около 300 долларов в месяц. Откуда они взяли такие цены в общежитии? Форменный грабеж.

Кстати, столовая заслуживает отдельного описания. Войдя туда впервые, я обомлел: она была полна странных человекообразных существ. Ростом они были под два метра, в ширину – как три меня. Из-под спортивных маек и шортов вываливались килограммы мышц и жира. Существа молчаливо сидели за столами, жуя и созерцая свои тарелки, под завязку нагруженные гамбургерами и пастой. Вокруг порхали размалеванные девушки-Барби в таких же шортах и майках. Ни одного вменяемого взгляда, ни одного лица, обремененного мыслью. Я ужаснулся: неужели это – мои будущие студенты? Какому слову их научить – гамбургер или паста? Ведь за год они вряд ли вместят оба…

Только потом я узнал, что то были не студенты, а львы. Местные герои – футбольная команда. Студенты приехали позже. Но этими львами по-прежнему полнится кампус. Нельзя двух шагов пройти, не наткнувшись на льва. Каждый второй носит львиную форму. Всюду плакаты, предлагающие «вступить в стаю». В таком окружении я особо остро почувствовал свое отличие. Раньше я думал о России и Европе как о двух противоположностях. Теперь я почувствовал, что здесь я – европеец, носитель европейской культуры. А они – нет. Это проявлялось во всем. Я иначе думаю, иначе выгляжу, иначе говорю… Мой британский английский поначалу никто не понимал. Оказалось, в Джоплине даже не знают, что такое «flat» (квартира), а «kettle» (чайник) называют «teapot», потому что обе вещи для них – экспонаты из музея: здесь почти нет чайников – зачем? Сочетание слов «hot tea» (горячий чай) здесь сочетание слов с противоположным смыслом и вообще дичь. Во-первых, пока не скажешь «haaat tea», никто не поймет. Во-вторых, ради Бога, всякий «tea» должен быть «ice» (холодный): кто пьет горячее, кроме умалишенных пенсионеров?

Джоплинцы в жизни не слышали никакого английского, кроме американского. Они, правда, догадываются, что есть какой-то заморский «европейский английский». Это все, что звучит иначе. На нем-то я и говорю, оказывается. Это британцы меня иногда за своего принимают, а тут я – француз! «Ой, вы говорите на европейском английском! Вы из Франции?» Ясное дело: Европа – это, конечно, Франция; французы говорят на английском; их английский – европейский… Не подкопаться!

Еще – подлинное чудо – я не вожу автомобиль, я езжу на велосипеде с рюкзаком за спиной. Этим я изрядно удивляю публику. Однажды меня даже спросили, не бездомный ли я. И ведь логика железная: если кто ездит на велосипеде с рюкзаком, то…

Странное дело, выделяло меня и то, что я – читаю. Я был в гостях у одного профессора, и его кошку звали Бланш. Я поинтересовался: «Вы любите Т. Уильямса?» В ответ слышу: «Кого-кого?» Я, оторопев: «Знаменитого драматурга». Профессор: «А, да, я что-то такое слышал… Я, кстати, знаю одного молодого человека, он тоже читать любит, я вас познакомлю!»

За мои длинные, по их меркам, волосы (все, что не ежик – длинное!) и яркие нефутбольные рубашки мне на улице кричали: «Гей!». В силу других необъяснимых причин посетительница в кафе прилюдно указала на меня пальцем и объявила мне, что я попаду в ад. Хотя причина очевидна: я оказался в самой сердцевине The Bible Belt. («Библейский пояс» – регион в США, в котором одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм).

Каждый джоплинец с Иисусом на дружеской ноге. Многие уверены, что он был белокожий блондин с голубыми глазами и говорил по-английски. Однажды я был в кемпинге и стал свидетелем такой примерно молитвы: «Дорогой Иисус, спасибо тебе за этот классный уик-энд… Нам очень весело, и еда тоже клевая…». Потом последовало импровизированное причастие, состоявшее из недоеденных за завтраком оладий и клубничного джема.

Местная религия вообще завораживает. В одной церкви все гимны пели под довольно тяжелый рок. Потом проповедник, больше напоминающий диджея, с микрофоном ходил по рядам, заставляя прихожан смотреться в зеркало и выкрикивать: «Я – шедевр Бога!». А во что они превращают крещение… Это целый спектакль с сотнями зрителей, с фанфарами и прожекторами. И эту религию они распространяют по всему миру.

Я также обнаружил, что теряю социальные навыки. Меня стали раздражать разговоры с незнакомцами. Они будто специально задают вопросы, не предполагающие развития беседы – не дай Бог затянется! «Откуда ты? Где работаешь? Это твой первый визит в США? Сколько ты тут был? Сколько тебе осталось? Сколько у тебя студентов?» Сколько, сколько, сколько… Спросили бы еще, какой у меня размер обуви. Было бы не менее интересно. Но вот когда времени на разговоры действительно нет, тут-то вас исподтишка о чем-нибудь и спросят. Пробегающий мимо незнакомец в парке непременно выкрикнет на бегу: «Как дела, приятель?»

Едят они тоже на бегу и черт знает что. Это уже стало притчей во языцех, но это правда удивительно. В супермаркете можно купить уже разбитые яйца или уже поджаренные и замороженные тосты… И здесь все искусственное. Купишь сливки – а они без жира! Купишь спагетти – а это «макаронный продукт». А сколько нужно ингредиентов, чтобы испечь хлеб? Пять? Ха! В Америке – тридцать!

 
Источник