В какой-то момент времени, точно не определить, или на каком-то отрезке пути он вдруг понял: он хоть и идет вперёд – на самом деле движется назад. Это было, наверное самым нелепым прозрением с его точки зрения.
Он остановился: пытаясь осознать, понять насколько нелепо это прозрение, и сколь правильна его точка зрения. До этого момента он всё понимал: идти вперёд это двигаться вперёд… Представляло выяснить, по какой причине само движение и осознание движения обратились – перевернулись. Необходимо было осмыслить логику такого превращения. Но сознание даже не имело основ такой логики. Всё было не так. И тут он вспомнил: формы как таковой уже не было…
Постижение этой бесформенности приобретало в нем всё большую и большую силу. Внутри что-то начало вибрировать, набирая скорость. Понимание и проникновение в “смысл” бесформенности набирало силу. Он взглянул на дорогу. Она стала долее иллюзорной. Путь начал таять. Он больше не видел пути. Не видел, куда надо двигаться. Это его угнетало. Появилось чувство слабости, беззащитности.
Осмысление было болезненно, и преодолеть такой барьер было непереносимо тяжело. Осознание – форма это вымысел. И этот вымысел существует только в его собственном воображении. Является просто одним из типов его мышления, т.е. мышление формами.
Его вели к этому пониманию, усиленно подталкивая. Скорее это напоминало обработку какого-то сырца, какого-то необработанного материала. Суть обработки заключалась в том, чтобы мышление, которое когда-то было бесформенным, но в последующем своём движении к какой-то “цели” и в процессе движения к этой цели обрело форму, теперь уже возвращалось к своему истоку; к истоку своему не имеющему форм, не имеющему очертаний. К истоку своего света.
Путник закрыл глаза… Всё, что он осознал, мгновенно пронеслось в его нём. Такое прозрение заставило его вздрогнуть. Он открыл глаза, дорога таяла. Она превращалась в ничто. Она просто таяла, как будто её никогда не существовало. Он обвёл глазами окрестности: всё вокруг вибрировало мелкой игольчатой рябью. Это тоже было не настоящее. Напоминало картину, совершенно случайно писанную каким-то художником. Похоже, этот гениальный мастер писал какое-то мгновение и на какой-то миг, который она существовала. В этот миг она и имела жизнь. То, что было на картине, тоже имело жизнь, зависящую от жизни полотна. А она была не стабильна, видимо потому что не имела той искренне чистой гармонии, и поэтому она веяла той случайностью, ненужностью. В великой гармонии вселенной была необыкновенная жизненность – тлену не подвержена. И поэтому картина подвергалась влиянию времени. Даже хаос в этой картине не был хаосом в полном смысле этого слова.
Путник коснулся картины, скорее части пространства, которое раньше воображалось окрестностью. Там было всё: его многие жизни, люди и начало пути. Протянув руку: он увидел свою кисть, пальцы. Они изменились. Рука отливала золотым светом, струящимся из каждой точки нынешнего его тела. Это свет был реальнее картины. Иллюзорное дрожание картины не оставляло никаких сомнений по поводу того, что она всего лишь фантом, тень, мираж. Эта картина никогда не имела даже притязаний на что-то реальное. Она существовала очень короткий миг, поэтому картина, смысл, её существование уже не имело ни какого значения.