Канун научной революции в области историографии

Историография переживает сейчас весьма серьёзный системный кризис, выходом из которого является научная революция. Она будут связана, как с новой методологией, так и с новой приборной базой, после чего возникнет новая историография.

Понятие историографии. Историография является описанием реальной истории. Существенным компонентом является то, что она не действует на малых отрезках исторического времени, когда ещё живы участники исторических событий, поскольку не может учесть всего спектра мнений и отношений; а любая их выборка кажется участникам фальшью, поскольку может не передавать именно их аспект проблемы. Однако, по мере удаления от исторических событий, вступает в действие именно историография, как сознательное выделение или, напротив, сознательное замалчивание тех или иных исторических событий.

Таким образом, под историографией можно понимать не просто описание истории (чего-то вроде фотоаппарата для неё пока не изобретено), но сознательное выстраивание цепи исторических событий (и лакун между ними) в некоторое законченное историографическое сочинение, приуроченное к определённому историческому региону. На весьма большом удалении от точки современности, она вступает в область «правдоподобных рассуждений» (противник данной концепции называет их домыслами) или неких укоренившихся в народе мнений (противник данной концепции называет их «мифами»).

Проблема объективности историографии. Историография во все века являлась особой социальной наукой, вход в которую сознательно ограничивался и позволялся только особенно надёжным людям. Так в советское время на исторический факультет любого вуза можно было поступить только по рекомендации райкома ВЛКСМ, а то и районного комитета коммунистической партии. Ибо разобраться в современности было весьма сложно, а любая точка зрения на неё может быть опровергнута контрпримерами; что же касается прошлого, то оно должно было стать той базой, на которой воздвигается разумное и совершенно закономерно вытекающее из него будущее, вопреки многоликому и противоречивому настоящему.

Прошлое становится маяком для разумного будущего, строить которое должен любой член данного общества. Именно эта идеологическая составляющая – дать достойную данного народа картину его прошлого – и противоречит объективности данной науки. Всегда в богатом прошлом могут найтись факты, противоречащие «генеральной линии» настоящего. Например, советская историография ХХ века подчёркивала хаотическое развитие капиталистических стран, приведшее к депрессии 30-х годов, и планомерное развитие СССР за тот же период. О том, что ни одна пятилетка не была выполнена за пять лет в том объёме, в котором она была запланирована, знал только узкий круг особо доверенных лиц. Зато создавался миф о том, что пятилетки были выполнены досрочно, а лозунг предлагал выполнить каждую из них за 4 года.

Возникает весьма сложный для историка философский вопрос, что именно в данном случае является истиной: желание правительства поднять трудовой энтузиазм масс путём искажения реальной картины настоящего, или реальная картина в экономике? К сожалению, историк подчас вынужден вставать на одну из крайних точек зрения. Если он состоит на службе у государства, он должен отражать государственную точку зрения и проводить в жизнь лозунги, направленные на повышение производительности труда; если же он является независимым экспертом, у него возникает соблазн впасть в другую крайность, и показывать постоянное отставание реальных достижений от запланированных.

Каждый, однако, по личной жизни знает, что в одних случаях запланированное может неожиданно реализоваться раньше, чем намечалось, хотя такое бывает редко, а может реализоваться своевременно, к радости данного лица; но в некоторых случаях реализация затягивается, или откладывается до лучших времён, а иногда и не наступает вовсе. Но такова жизнь.

На наш взгляд, проблема тут в определённом смысле мнимая. Ибо известный зазор между желаемым и действительным существует всегда (равно, как и денежная инфляция), и если он невелик, то в определённых ситуациях им можно и пренебречь. Если правительство за счёт своего лукавства действительно добилось стойкого повышения производительности труда, оно свою задачу выполнило, и корить его за некоторое отставание по времени от задуманного смысла нет, хотя величину отставания историк вполне мог бы привести (для других периодов или других стран это отставание могло быть намного большим).

С другой стороны, намеченные на XXIV съезде КПСС планы по построению материально-технической базы коммунистического общества не выполнялись ни в пятилетки, ни в семилетку, ни через 15, ни через 20 лет, и именно это дискредитировало сначала КПСС, затем всю коммунистическую идеологию, а далее привело к свёртыванию всего советского общества. Иными словами, борьба Хрущёва против культа личности Сталина обернулась борьбой против коммунистической идеологии в коммунистическом обществе, ликвидацией того ствола, который давал живительные соки СССР, и когда он засох, то развалился и Советский Союз.

Так что, в плане развития экономики (но отнюдь не в других отношениях) правительство Сталина больше содействовало процветанию России (в рамках СССР), чем правительство «демократа» (а в действительности, волюнтариста) Хрущёва, развалившего идеологические рычаги воздействия на экономику (экономические рычаги коммунистическая система не принимала, а репрессивные отторгались подавляющим большинством населения). В результате, стагнация экономики и разгул коррупции в России времён Брежнева были предопределены.

Что именно не устраивало в истории наших предков. Каждый новый общественный строй, и каждая правящая династия бывали недовольны историографией своих предшественников. В принципе, это вполне естественное положение вещей, но оно обычно касается недавнего прошлого. Скажем, в демократической России в наши дни недовольны сталинскими репрессиями; однако при отсутствии материального стимулирования, первоначальный энтузиазм молодёжи быстро иссяк, а иных стимулов у Сталина, кроме страха, не было. Так что, до какой-то степени насилие (хотя его отнюдь не следовало применять в такой степени и в таком объёме) оказалось для него единственной возможностью как-то повлиять на развитие страны. С другой стороны, именно при Сталине СССР смог провести индустриализацию и разгромить фашизм.

Но в сталинский период историография всячески принижала монархию и боролась с религией, видя в них причины отсталости России. При этом закрывались глаза на высочайшие темпы роста экономики России перед первой мировой войной и на её огромное влияние на мировой арене. Это совершенно не вписывалось в идеологию ВКП(б). Не упоминалось и о том, что до революции Россия кормила половину Европы своим продовольствием, тогда, как при коммунистах в самой России разыгрался голод (Голод в России того времени был создан искусственно. Подробнее об этом см. статью А.П. Столешникова «Голодомор». – Д.Б).

В царский период возвеличивался дом Романовых, подчёркивалось его родство с рядом других европейских монархов; русское православие считалось лучшим воплощением христианства, а слава русского оружия гремела по всей Европе. И всячески порицалось язычество и двоеверие. Если каждый царь из Романовых заслуживал отдельного изучения, то князья Рюриковичи рассматривались в историографии выборочно, и в целом, как неудачники, которые развалили великую Киевскую Русь на отдельные удельные княжества и потому не смогли дать достойный отпор татаро-монгольскому нашествию. Только с переходом к царской власти и со сменой царствующей династии, как полагалось историками Романовых, России удалось стать европейской державой.

Но и в эпоху Рюриковичей подчёркивалось преимущество киевских князей перед новгородскими, и православия перед язычеством (хотя, с точки зрения русской православной церкви после реформ Никона, это начальное православие было совсем не византийского образца). Впрочем, пространных исторических произведений того периода не сохранилось. Иными словами, историками из самых разных сторон общественной жизни нашей страны выделялась какая-то одна, а именно та, которая ценится в данный момент, и демонстрировалось, что именно в современный период она развивается лучше всего, а раньше её не учитывали. И потому современная история много лучше прежней.

Проблема начала русской истории. Как бы ни толковался предшествующий период с позиций последующего, но проблема начала истории всегда одна. И тут у любых народов обычно давались не исторические сведения. Либо это была библейская история о том, что господь Бог создал сначала Адама, затем Еву, а потом, после изгнания из рая, у них пошли дети, либо смутные предания о том, какой народ откуда пришёл.

В XVIII веке в Европе складывается некий эталон создания историографии, который предписывает начинать её с неких племён (желательно знать их названия), которые проживали на данной территории, ведя весьма примитивный образ жизни. Это – как бы предыстория. А собственно история начинается с создания государства, обретения письменности и с упоминания первых князей в более поздних летописях. Если же у какого-то народа собственных летописей не велось, тогда искали упоминания о них в летописях других народов. Отсюда летописи и другие нарративные источники были возведены в особый класс исторических документов, на основе которых стала строиться вся историография.

Разумеется, это было важным историческим нововведением, поскольку раньше подобные сведения о начале истории того или другого народа приходилось черпать из устного народного творчества, а этот источник историками вскоре был признан за ненадёжный. Письменные сведения дают преимущества во многих отношениях: они компактны, транспортабельны, их можно переписывать в нужном числе экземпляров, а главное – их можно хранить.

С этой поры источник становится предпочтительнее любого исследования, ибо он даёт юридическое право на признание древним какого-либо исторического события или факта. Особенно это важно было для историографии того или другого народа. Вместе с тем, поскольку письменный источник обретает некоторые юридические функции, из которых могут быть признаны или, напротив, отняты известные привилегии, весьма важным становится вопрос об открытии, интерпретации и хранении источников. Источник изымается из общественного пользования, появляется возможность тайного внесения в него какие-то корректив, его можно через какое-то время переинтерпретировать или даже заменить, при современной техники такие вещи в принципе возможны; и всё это в таком случае пройдёт без свидетелей.

Наконец, ненужный источник можно просто потерять или утратить по небрежности, и тогда сторонники противоположных исторических взглядов теряют свои доказательства. Так что, отбор нужных и изъятие ненужных источников является необходимой черновой работой составителя историографии. Как и в других областях отечественной науки, отбор необходимых источников, отсеивание или опорочивание ненужных были проведены нашей историографией уже к началу XIX века.

Согласованность исторической картины мира. Естественно, весьма желательно, чтобы основные вехи развития человечества были согласованы между разными национальными историографиями. Собственно говоря, такой проблемы для периода истории Нового времени и не было. Однако, чем дальше от него вглубь веков, тем сложнее понять, какое событие в какой стране случилось раньше, а какое позже. Это согласование закончилось в XVII веке созданием весьма рациональной системы, согласно которой, первой цивилизованной страной на карте мира стала древняя Греция, затем – древний Рим. В XIX веке перед ними поставили историю Египта и Месопотамии, в ХХ веке добавили ещё Крито-микенскую (ровесницу Египта, но на территории более поздней Греции), и в таком виде возникла классическая парадигма мировой историографии. Все остальные народы, входившие в ареал обитания Греко-римской античной культуры, якобы появились позже и в разной степени унаследовали их культуру.

А Русь, якобы, возникает очень поздно, и потому не успела почерпнуть из этой сокровищницы ничего. Якобы славяне появляются в V-VI веках н.э., а Русь и того позже, в IX веке, и пришли эти племена (именно племена, тогда, как в Европе уже жили цивилизованные народы) откуда-то из Азии. До объединения в государства, эти племена жили частично в полях, частично в лесах, частично в болотах (поляне, древляне, дреговичи). Классической картине мира это ничуть не мешает, поскольку античность к этому моменту уже закончилась, круг европейских держав очерчен, а добавление степняков скифов или русов её никоим образом не затрагивает.

Проблема парадигмы. Понятие парадигмы ввёл историк и методолог науки Томас Кун. Согласно его представлениям, парадигма – это совокупность научных положений, разделяемых данным научным сообществом, вне зависимости от того, насколько оно согласуется с реальным положением вещей, то есть, насколько оно истинно. Само понятие заимствовано из лингвистики, где оно обозначало весь репертуар изменений того или иного слова, например, все падежи склонений существительного, или все лица, числа и времена спряжений глагола.

Как видим, понятие парадигмы выражает не объективную, а субъективную и социальную сторону научной истины. При этом, парадигма первична, а научное сообщество вторично. Иными словами, всякий, кто разделяет данную парадигму, может лишь надеяться, что его примут в научное сообщество, зато всякий, кто не разделяет, без какой-либо жалости из него изгоняется. Сообщество подстраивается под парадигму, а не парадигма под сообщество. Применительно к истории это означает, что та сбалансированная по всем национальным аппетитам история Европы, согласно которой не германцы или кельты, не романские, и тем более не славянские народы, а несколько абстрактные для Европы копты и шумеры (впрочем, не давшие Европе культурного наследия), а позже латины и эллины стали основой и знаменем европейской цивилизации, и явилась первой международной парадигмой древней истории.

Ясно, что если бы не это, то германцы и до сих пор доказывали бы, что они древнее кельтов, а французы – обратное. Лучше уж пусть некие либо исчезнувшие, либо не претендующие ни на что современные народы типа греков будут во главе исторического процесса, чем предки какой-то из ныне сильных европейских держав.

Данная историческая парадигма открыта в том смысле, что к ней можно присоединить любые другие народы на вторых ролях, которые, однако, не заденут саму система или, как говорят сторонники Т. Куна, её эвристику, её ядро. Добавления лишь пополнят пояс защитных гипотез. Например, выясняется, что культурное влияние на римлян оказали этруски. Прекрасно! Но из этого совершенно не следует, что начало европейской истории следует переносить на этрусков. Просто надо действовать в духе данной парадигмы: объявить, что они пришли откуда-то из Азии примерно тогда же, когда пришли и латины (если Рим основан в VIII веке до н.э., то и этруски, следовательно, пришли в Европу не ранее этого времени), затем к периоду расцвета Рима по не совсем ясным причинам исчезли, оставив только яркий след, но ничего более.

Открыли в ХХ веке Крито-Микенскую культуру? Тоже прекрасно! И её можно включить в историю Европы, и даже ранее греков, коль скоро она ровесница Египта. Но явного воздействия на греков она не оказала, и потому её можно рассматривать, как некую интересную инкрустацию, но не более. Следовательно, и её народы пришли откуда-то из Азии, а потом, перед классической Грецией, как цивилизация, исчезли, например, в результате взрыва вулкана на острове Санторин, породившего цунами и уничтожившего культуру острова Крит. Так что, в любом случае Греция и Рим остаются колыбелью европейской цивилизации, никакие включения других народов не изменят сложившейся картины.

А что касается славян или русских, то они включены в эту картину на третьих ролях: появляются, подобно прибалтам, очень поздно на исторической арене, даже не в раннем средневековье, и тоже откуда-то из Азии, дикие и необразованные, и затем очень долго впитывают в себя азы цивилизации. Часть славян оказывается в составе Оттоманской империи, часть – в составе Австро-Венгрии, тоже империи. Единственная чисто славянская империя – это Россия, но она возникает очень поздно, а в смысле культуры выходит на мировую арену только в XIX веке. И к ней применимы термины «немытая» и «лапотная». Карл Маркс считал её наиболее типичной страной феодализма, отставшей на целую эпоху от типичной страны капитализма – Великобритании.

Таковы главные черты существующей по сей день парадигмы историографии Европы.

Повторяю, что складывалась она в течение нескольких веков. Её поддерживают все историки Старого и Нового света, в том числе и Российская АН. Согласно ей, не может быть письменности старше египетской или шумерской (а какая из них старше, особой роли не играет), и не может быть влиятельной европейской цивилизации, старше Греко-римской. Всё остальное быть может, если это, соответственно, опирается на мощную систему доказательств. Например, могут быть обнаружены символы, похожие на буквы, но не в качестве письма – пожалуйста, это допустимо и до эпохи бронзы. Могут быть обнаружены и древние народы индоевропейской группы, например, тохары Малой Азии, – но без какого-либо влияния на образование европейской культуры. Так что, данная парадигма не препятствует уточнению истории по второстепенным и третьестепенным вопросам.

Подобно любому сакральному знанию, данная парадигма не афишируется, то есть, её не найти в готовом виде. Но зато действуют мощные системы запретов. Скажем, в попытке прочитать этрусскую письменность, можно обращаться к итальянским коллегам за помощью в нахождении материалов. Но, как только итальянские коллеги поймут, что этрусскую письменность вы пытаетесь прочитать на основе славянских языков, их интерес к контактам с вами тут же иссякнет. Точно так же, как если вы захотите исследовать какую-либо систему письма старше эпохи бронзы. Вы тут же уподобляетесь волку, зашедшему в зону обстрела – и вас отстрелят.

Проблема научной революции. Тот же Томас Кун ввёл понятие научной революции. Согласно этому положению, все факты, которые противоречат господствующей парадигме, до поры до времени объявляются «курьёзными» и складываются в «копилку курьёзов». На первый взгляд, это странно, поскольку факт – это достоверно подтверждённое наблюдение. Но, как шутят физики, «если факт не вписывается в теорию, то тем хуже … для факта!». И это понятно: теория является общественным достоянием, в её рамках работает несколько сотен или тысяч исследователей, которые получают заработную плату, гонорары за статьи, средства на оборудование и эксплуатацию зданий, иными словами, общество несёт определённые издержки по поддержанию данной теории.

Что же касается какого-то факта, то он оказывается известен, как правило, узкому кругу людей, его открывших, или историкам науки, так что, его забвение, как кажется на первый взгляд, не становится существенной потерей для науки. Так парадигма защищает себя. Но вот таких «курьёзов» накапливается всё больше, и господствующая парадигма уже вынуждена как-то объяснить их существование. На первых порах это удаётся; в одних случаях их считают «ошибкой наблюдения», в других – неточной интерпретацией, в третьих – необъяснимыми парадоксами, которые, однако, не мешают жить науке. Даже на этой стадии никакой революции не происходит, хотя можно назвать этот этап эпохой кризиса.

Кризис заканчивается тем, что какая-то группа признанных учёных проникается благородной идеей устранить все мешающие науке курьёзы и (о ужас!) показывает неспособность парадигмы их понять: чем точнее и обстоятельнее пытаются объяснить данную аномалию учёные, тем более явной становится несостоятельность парадигмы. А затем развёртывается сама революция, когда рушатся старые теории (вместе с их кумирами) и постепенно возникает новая парадигма с новым научным сообществом.

Откуда могут появиться «курьёзы»? Если все члены данного научного сообщества разделяют господствующую парадигму, то откуда возьмутся аномалии, которые в неё не вписываются? Томас Кун показывает, что чаще всего это происходит после смены приборной базы. Так, новая модель Солнечной системы, предложенная Коперником, так бы и осталась курьёзом, если бы не наблюдения Галилео Галилея в подзорную трубу (в отличие от телескопа она не переворачивала изображение), не вычисленные по приборным наблюдениям Тихо Браге эфемериды планет и не выведенные на их основе законы Кеплера. И если по Копернику Солнце находится в центре окружности, то по Кеплеру Солнце располагается в одном из фокусов эллипса, что, однако, почти одно и то же при малом экцентрисситете орбиты.

А вот в биологии переход от визуальных наблюдений к применению микроскопа никакой научной революции не произвёл, поскольку не сложилась какая-либо парадигма относительно размеров живых существ. Но что дало применение телескопов в астрономии? Ведь звёзды даже в телескоп выглядят звёздами, то есть, светящимися точками! Да, для звёздной астрономии результат применения телескопов стал несколько иным: число наблюдаемых звёзд увеличилось на несколько порядков. Но вот для планетной астрономии применение телескопов стало поистине революционным: планеты стали выглядеть не как точки, а как диски. И теперь появилась возможность различать их детали.

Какую же аналогию можно провести в историографии? Какой инструмент позволил историкам приблизить происшедшее историческое событие настолько, что его можно было бы посмотреть вблизи, а иногда и пощупать руками? Полагаю, что таким мощным «телескопом» историка стали археологические раскопки.

Роль археологии в историографии. Представим себе, что вместо крохотного диска планеты астрономы XVII века получили бы огромные фотографии внешней поверхности планет-гигантов, но без атмосферы и без каких-либо пояснений. Возможно, они бы догадались, что речь идёт о планетах-гигантах, но какая фотография соответствует Юпитеру, какая – Сатурну, а какая Урану или Нептуну – это было бы неясно. Кроме того, обилие деталей рельефа совершенно сбивало бы с толку и порождало кучу вопросов, на которые ещё не было бы ответов. Ибо, вместо поэтапного продвижения, планетная астрономия получила бы лавину неизвестных данных.

С астрономией, слава Богу, этого не случилось. А вот в археологии получилось именно это: на неё обрушилась лавина новых данных, которые она просто не смогла переварить. Появились древние предметы в виде фрагментов и следов пребывания в земле, но во всей конкретике их бытования! Скажем, раскопки на месте древнего сражения подтвердили само его наличие в виде находок стрел, бронзовых накладок на колчаны, отдельных деталей лошадиной сбруи и воинских доспехов. Оказалось, что принимало участие в сражении несколько различных этносов с различными доспехами, но из отдельных фрагментов цельная картина никак не складывалась.

То есть, для подтверждения самого факта сражения найденных артефактов оказывалось избыточно много, а вот для прояснения того, каким было вооружение воина того или другого племени, или какой была сбруя их коней, данных оказывалось исключительно мало. И на два самых жгучих вопроса, кто и когда, археология даёт очень уклончивые ответы. Вместо этого она часто перечисляет иное, что найдено. Археология, к большому сожалению, пока даёт ответы в духе «консультанта» из пьесы А.Н. Островского «Женитьба Бальзаминова»: на вопрос, кто украл, он говорил: «думай на рябого», или «подозревай косого».

Археологов спрашивают: «Кто здесь находился?» Они отвечают: черняховцы. Когда? – В поздней античности. А кто такие черняховцы? – Представители черняховской культуры. Кто именно, мы пока не знаем. Одни исследователи полагают, что это готы, другие – что предки славян, трети высказывают иные суждения. Когда именно в поздней античности? Это тоже пока не определяется ни с точностью до десятилетия, ни даже с точностью до полувека. Таким образом, на сегодня историки мыслят годами и народами, археологи – эпохами и культурами. При столь широкой трактовке исторической реальности (несмотря на полную конкретику находок!) данные археологии могут быть подогнаны в ряде случаев под взаимоисключающие исторические гипотезы.

Место археологии в современной историографии. Казалось бы, что при таком огромном количестве данных, которые добывает археология ежегодно, она должна была бы давно стать локомотивом историографии, таща её за собой, как прицепные вагончики. В действительности этого не происходит. Археологические данные приводятся историками крайне редко – и это несмотря на то, что содержание археологических подразделений обходится в десятки раз дороже, чем подразделений «чистых» историков. В чём же дело? Можно было бы назвать десятки разных мелких причин, которые важны сами по себе и которые могли бы объяснить данное положение вещей. Однако я усматриваю одну, которую боятся озвучить, как историки, так и археологи.

А именно: как это ни прискорбно, но в целом археология не подтверждает историографию.

Рассмотрим опять тот же самый пример. Скажем, мы хотим подтвердить факт наличия сражения в определённой местности, начинаем раскопки и находим фрагменты нескольких стрел. Подтверждает ли это наличие сражения? Если не задумываться, то да. Если задуматься, то нет, ибо если копать в другой местности, где сражения не было, то и там мы тоже найдём фрагменты стрел. Ибо в тот период, когда существовали лук и стрелы, фрагменты стрел можно найти во всём ареале их бытования. Следовательно, археолог должен не просто найти некоторое количество стрел, но плотность находок этих фрагментов должна существенно превосходить плотность находок фона, то есть плотность находок в других местностях. Однако, в ряде случаев такая задача археологами не ставится, и потому просто находки фрагментов стрел, хотя и оказываются неким подтверждением, но ненадёжным.

Генрих Шлиман раскопал некоторый древний город на холме Гиссарлык, который по его предположениям являлся легендарной Троей, и нашёл целый ряд предметов. Но ни на одном из них не было надписи ТРОЯ, так что, до сих пор ряд археологов сомневается в том, что был найден именно этот город. Кроме того, зная авантюрный характер этого немецкого энтузиаста, некоторые археологи сомневаются вообще в принадлежности найденных вещей раскопанному холму, подозревая, что они были похищены из каких-то раскопок в России. А ведь речь идёт, казалось бы, о наиболее важных достижениях археологии!

Почему не эффективна археология. Оставим сейчас в стороне вопрос о подделках, поскольку фальсификаторы существуют во всех науках. Но, что обычно археология считает своим достижением? Установление некоторой археологической культуры, отличающейся от другой по некоторым предметам из определённого археологами комплекса. Развитие какого-то региона, с точки зрения археологии, это смена в нём археологических культур. Часто за каждой такой культурой стоит свой этнос.

Чтобы продемонстрировать этот метод, представим себе, что некие археологи будущего, раскапывая городские поселения ХХ века н.э. обнаружат во многих помещениях патефоны. Разумеется, внешняя пластмассовая коробка может не сохраниться, но металлический раструб под диском и сам стальной диск, хотя и в сильно проржавевшем виде, сохранятся. По этим останкам трудно будет понять назначение данного инструмента, однако, данную археологическую культуру вполне законно можно будет назвать культурой дисковых раструбов.

Другие археологи, раскапывая окраины города, могут наткнуться на несколько трупов убитых в начале нашего века его жителей. На шее у скелетов могут находиться поврежденные временем останки мобильных телефонов с кнопками, из-за чего археологи буду вправе назвать находки данного периода культурой кнопочных амулетов. А когда выяснится, что женщины культуры дисковых раструбов («раструбницы») ходили в юбках, а женщины культуры кнопочных амулетов («амулетницы») носили брюки, различие в данных культурах будет доказано.

Получится, что в Европе «амулетники» вели наступление на «раструбников», пока их полностью не завоевали. Вот так археологи будут трактовать вполне знакомую нам реальность на вполне законном основании – смене материальной культуры за небольшой отрезок времени в пределах изучаемого пространства. Недаром в первые годы советской власти Институт археологии назывался Институтом материальной культуры.

Как показывает данный пример, смена материальной культуры отнюдь не всегда означает смену этноса. Одним из мощных этногенетических факторов является язык. Если язык при смене материальной культуры сохранился, значит, этнос просто принял культуру иной эпохи, но не исчез.

Эпиграфическая картина мира. Изучением надписей на вещевых находках занимается специальная дисциплина, эпиграфика. К сожалению, её роль в археологии не просто мала, а, можно сказать, ничтожна. Чаще всего эпиграфист может прочитать какую-нибудь длинную цитату из Библии, написанную на подаренном какому-нибудь монарху золотом сосуде, которая плохо читается обычным человеком из-за незнания многих особенностей древнего письма. Это почти ничего не добавляет к характеристике сосуда. Поэтому на целый НИИ вполне достаточно иметь одного штатного эпиграфиста.

Гораздо важнее роль эпиграфики в тех случаях, когда надпись сделана шрифтом другого народа. Тогда эпиграфист вполне надёжно может произвести атрибуцию найденного археологического памятника по языку надписи. Если невозможно определить язык, то можно определить хотя бы тип письма, что, конечно же, гораздо хуже. Так, латиницей пишут не только народы Западной Европы, но и славяне, арабским письмом – тюрки, персы, а также народы Афганистана и Пакистана, германскими рунами – как германцы, так финны и балты. Поэтому важно не просто определить тип письма, но и прочитать надпись. Этим решается не только задача определения языка надписи, но и даётся понимание назначению предмета.

И вот тут возникает удивительная вещь. Если отвлечься от латиницы и кириллицы, то надписи, например, германскими или тюркскими рунами в своём большинстве не читаются. Так же не читаются и многие арабские надписи Руси. Перейдя теперь к эпиграфической картине мира, можно сказать следующее: вполне сносно читаются латинские, греческие и кирилловские надписи. Однако, к сожалению, они малосодержательны. Несколько хуже дело обстоит с семитским письмом – еврейскими, арабскими, аккадскими, египетскими надписями. Тут читается далеко не всё. Надписи германскими рунами (старшими, младшими, норвежскими, англосаксонскими) тоже имеют ряд совершенно нечитаемых текстов. Среди примерно шести типов тюркских рун читается только один – орхоно-енисейский. Этрусские надписи вроде бы читаются, но понять содержание практически невозможно. В отношении чтения венетских, ретских, фракийских, иллирийских и других надписей Европы делаются только первые шаги.

Так ли трудна дешифровка? Когда Жан Франсуа Шампольон в первой половине XIX века дешифровал египетские иероглифы, его научный подвиг казался чудом. В наши дни существует специальная наука о шифровании и дешифровке – криптография. Имеются и десятки военных НИИ во всём мире, занимающиеся проблемами шифрования и дешифровки. Казалось бы, если их подключить к проблемам нечитаемости или недешифруемости некоторых текстов, то проблемы будут решены за пару десятков лет. Этого, однако, не произошло, хотя я подозреваю, что такого рода работа в ряде стран была проделана.

Более того, за XIX век, когда никаких НИИ криптографии ещё не существовало, было дешифровано гораздо больше письменностей, чем в ХХ веке.

Очень трудно отделаться от мысли, что существование весьма малого коллектива профессиональных эпиграфистов в мире, отсутствие кафедр по их подготовке, публикация результатов их деятельности во второстепенных научных работах, а также отсутствие у них интереса к сотрудничеству с военными дешифровщиками, – всё это звенья одной цепи: боязни найти единую письменность и единый язык Европы.

Иными словами, эпиграфисты – это не столько аналитики, сколько часовые, не допускающие энтузиастов к кладовым мировой истории. Но чем страшит подобное открытие? Да только одним: оно тут же разрушит всю историографию Европы (а, следовательно, и всего мира), столь упорно и медленно сложенную на основе специально подобранных и отредактированных нарративных источников. Это будет смерч, сметающий на своём пути все воздвигнутые препоны.

Как наказывают ослушников. Итак, по Томасу Куну, если член научного сообщества выходит за господствующую парадигму, его изгоняют из научного сообщества. Было ли такое в истории поисков новой письменности Европы? Было. Поскольку с точки зрения ряда наук, в том числе топонимики и историографии, в ряде мест Германии до немцев существовали славянские поселения, совершенно естественно было бы предположить, что и наиболее древняя письменность Европы пошла из России. Так предполагали некоторые исследователи, однако германские учёные были против. Задачей немецких учёных было показать, что, как русские, так и славяне никогда не имели ничего самобытного.

Поэтому находки фигурок славянских богов в Прильвице, где славяне пользовались германскими рунами, была удачей именно для германской, а не славянской точки зрения. Иными словами, раннее славянское письмо было германским. Лишь один Якоб Гримм нашёл, что в этом германском письме имеются некоторые малозаметные отличия, так что, данную разновидность его можно назвать «славянскими рунами». Однако хорват Ватрослав Ягич всю жизнь посвятил доказательству того, что никаких особых отличий у этого германского письма на службе славян не было. Но Х. Френ обнаружил русскую надпись в арабской рукописи эль Недима; тотчас датский исследователь Финн Магнусен постарался показать, что она начертана немецкими рунами. Правда, его чтение было довольно корявым, и А. Шегрен постарался это чтение улучшить. Так что, ни о какой самобытности русского письма речь не шла.

Русский археолог Городцов, раскапывая село Алеканово Рязанской губернии, нашёл надпись на горшке, и после годовых колебаний признал в ней «литеры древнего славянского письма». Но Городцов не был эпиграфистом; на его единичное сообщение больше не ссылался ни один исследователь. А украинский археолог Викентий Хвойка, обнаруживший не только Трипольскую археологическую культуру, но и надписи на сосуде, которые он аттестовал, как славянские, позже был назван коллегами из Москвы «дилетантом». Дилетантом современные археологи считают и дореволюционного археолога из Киева Карла Болсуновского, который пытался разложить монограммы русских князей на отдельные буквы. Правда, эти исследователи принадлежали к ушедшему поколению, так что, наказать их более серьёзно было физически невозможно.

Как видим, если в конце XIX века наказание выглядело, как замалчивание, то в первой половине ХХ – уже как публичное осуждение. Но с середины ХХ века наказание усилилось. Так, ленинградец Николай Андреевич Константинов, попытавшийся дешифровать «приднепровские знаки», под нажимом «совести нации» – академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва – вынужден был закончить свою профессиональную деятельность в этом направлении в результате продуманной и организованной критики, в том числе и от иностранных учёных.

В Казахстане выискался свой исследователь древней письменности, на этот раз пратюркской – Олжас Сулейменов, казахский писатель. В книге «АЗ и Я» он попытался показать, что тюркское письмо является одним из древнейших. За это ему грозило исключение из КПСС (а это – «волчий билет», не позволяющий в дальнейшем заниматься никаким видом творческой деятельности). От столь сурового наказания его спасло только вмешательство первого секретаря Казахстана того времени, Кунаева. Как видим, теперь речь уже шла не о нелестной оценке, а о невозможности оставаться в своей профессии.

За рубежом преследования были не легче. В Югославии при Иосифе Броз Тито вынужден был эмигрировать в Италию сербский исследователь Радивое Пешич. Он был профессиональным эпиграфистом, этрускологом, однако нашёл новый тип письменности в славянской культуре Винча, относящейся к неолиту. Именно за находку нового вида славянского письма (хотя им и не дешифрованного) он вынужден был проститься с родиной. Да и в нынешней Сербии, после его смерти, отношение к его памяти далеко не лучшее.

Но самым вопиющим фактом этого рода можно считать самоубийство молодого эпиграфиста из Москвы Н.В. Энговатова. В разгар хрущёвской оттепели он позволил себе не только поиски древней славянской письменности, но и сообщение о своих результатах в общественно-политической печати, журнале «Огонёк», ряде газет и еженедельников. И, хотя он находился ещё на дальних подступах к решению поставленной задачи, в него выстрелили из научного орудия главного калибра: в журнале «Советская археология» № 4 за 1960 год была опубликована статья двух академиков АН СССР: Б.А. Рыбакова и В.Л. Янина «О так называемых “открытиях” Н.В. Энговатова». Специалистов более высокого ранга в СССР тогда не было. Статья была для самого Энговатова излишней, ибо его до неё уже «прорабатывали» не только в родном ему Институте археологии, но и в Институте русского языка. Так что, эта публикация была нужна не столько для него (с ним всё было ясно: через некоторое время он будет отчислен из НИИ и больше, как учёный, нигде не сможет трудоустроиться), сколько в назидание другим «ищущим». И молодой учёный не выдержал. Осознав, что для него теперь закрыты все пути в науку, он застрелился из охотничьего ружья.

Та же мысль о недопустимости поисков древнего славянского письма, например, «прапольской азбуки», была повторена Б.А. Рыбаковым и с трибун 5-го Международного конгресса славистов. Так что, искать древнюю славянскую письменность было на законных основаниях просто невозможно. Замечу, что контроль за учёными академического НИИ был несложен, ибо лиц, желающих из праздной любви к древней славянской письменности сломать свою научную карьеру, находилось совершенно ничтожное число, какие-то единицы не только в СССР, но и во всём лагере социализма.

Что же касалось других энтузиастов, то они, в силу незнания многих тонкостей эпиграфики, совершали свои первые ошибки и, после публикации своих несовершенных результатов, были вполне открыты для любой научной критики. Впрочем, эти результаты (например, И.А. Фигуровского) были столь плачевны (чего стоит, например, прочтение им на пряслице слова СВЧЖЕНЬ вместо КНЯЖЕНЬ), что понимались как неудачные уже на уровне здравого смысла, так что, вмешательства научной критики тут и не требовалось.

Противоречие со здравым смыслом. Если изучать наказания эпиграфистов в СССР и странах социализма отдельно от общемировой истории дешифровки, то можно вроде бы найти извиняющие мотивы. Ну, например: борьба научных школ. Скажем, академическая наука считала, что никакой древней славянской письменности нет и быть не может, тогда, как энтузиасты ей нарочно противоречили. И поплатились за свою строптивость. На это можно возразить, что борьба научных школ никогда не доходила до объявления противника дилетантом или до его лишения права заниматься научной деятельностью.

Так, например, когда узнали, что физик, профессор Больцман преподаёт студентам «крамольные» уравнения Максвелла, его могли уволить с должности профессора. Правда, увидев на своей лекции комиссию и догадавшись о реальной цели её присутствия, Больцман всю свою лекцию посвятил выяснению физического смысла некой постоянной величины, названной его именем. Тем самым, оснований для увольнения учёного не нашлось. Но даже если бы его и уволили, десятки университетов сочли бы за честь принять его в свои ряды. Так что, максимальное наказание – просто перемена места работы (возможно, даже с повышением).

Другой возможный мотив: поиски пратюркского или праславянского письма льют воду на мельницу пантюркизма или панславизма. Так что, это ведёт к национализму. На это можно возразить, что дешифровка Майклом Вентрисом линейного письма Б привела к чтению примерно на 500 лет более древних греческих текстов, но это никак не повлекло за собой никакого «панэллинизма». Точно так же изучение древнееврейского письма на иврите вовсе не приравнивается к сионизму. Было бы странно, если бы кого-то лишили права преподавания или права заниматься исследованием истории на том основании, что он овладел чтением линейного письма Б. Напротив, поощрили бы.

Вообще, когда мы знакомимся с историей дешифровок древних письмен других народов, мы видим, что все дешифровщики окружены аурой того, что они занимаются общественно важным делом, а их достижения – шаги в культурном развитии человечества. Любые писатели, исследующие их творчество, предлагают почтить их деятельность, проникнуться трудностями процесса дешифровки, насладиться полученным результатом, и понять, как далеко шагнула наука после того, как стала читать древние тексты. Ими восхищаются, их ставят в пример, им посвящают статьи, книги и конференции.

У нас же, как мы видели, им создают невыносимые условия существования ещё на дальних подступах к дешифровке. Трудно себе представить, как бы их наказали, если бы они успели завершить свои исследования до публичного осуждения. Их что – сослали бы на каторгу, посадили бы в тюрьму или, не долго размышляя, просто бы расстреляли? Почему же в одном случае – слава и почёт, а в другом – исключение из партии, высылка в другую страну или доведение до суицида?

Ответ прост: потому, что все другие эпиграфисты дешифровывали второстепенные системы письма. Следовательно, славянское, русское древнее письмо и есть то самое главное, самое важное для историографии Европы и всего мира, до чего никому из эпиграфистов, под страхом смерти, нельзя дотрагиваться.

Изменения в материально-технической базе в конце ХХ века. В принципе, чтение незнакомой письменности вполне родственно чтению чертежей, анатомических атласов, иностранных тексов, математических формул. Любой человек, занимающийся каким-то из перечисленных видов деятельности, вполне мог бы стать дешифровщиком. Как им стал Майкл Вентрис, архитектор, привыкший к чтению чертежей здания. Конечно, степень абстрактности в каждом случае различна. Анатомия человека или животных всё-таки не слишком абстрактна; гораздо абстрактнее чертежи здания. Но ещё более абстрактны слова чужих языков. Правда, чтобы их понять, достаточно заглянуть в словарь. А вот в математические формулы необходимо вникать и очень глубоко. Из этих несложных рассуждений следует, что для роли дешифровщиков более всего подходят лица с физико-математическим образованием. А их в России конца ХХ века оказалось весьма много.

Другая сторона проблемы – развитие вычислительной техники. В 70-е годы ХХ века появляется персональный компьютер, в середине 90-х они оказываются в квартире каждого интеллигента России. Казалось бы, какое отношение имеет компьютер к проблемам дешифровки древней русской письменности? Оказывается, самое непосредственное. Дело в том, что при работе с текстами на различных материалах, важную роль играют чисто вспомогательные операции – увеличение изображения, повышение контрастности, копирование фрагментов, переход от позитивной к негативной картине, транскрипция, транслитерация и передача слова разными шрифтами. Всё это великолепно можно произвести на компьютере. Опять-таки понятно, что лица с физико-математическим образованием овладевают различными операциями на компьютере быстрее, чем историки.

Теперь уже никакие запреты не могли сдержать натиск новых исследовательских кадров. К тому же, на представителей других профессий запрет для эпиграфистов и археологов не распространялся, ведь их представители о нём даже не подозревали. Кроме того, если археологов в стране несколько десятков (а эпиграфистов – вообще несколько человек), и потеря работы для них означает потерю средств к существованию, то для многих новых исследователей эпиграфика оказалась хобби, а их профессия никакого отношения к истории не имела и потому выгнать их с работы по профессиональной линии было просто не за что. Никакому заведующему отделом кадров естественнонаучного НИИ невозможно вразумительно объяснить, почему исследование древнего славянского письма должно как-то негативно сказаться на судьбе физика или математика. А в качестве сферы приложения естествознания, историческая наука представляет собой настоящий Клондайк.

Начало научной революции в историографии. Научная революция в историографии уже началась, хотя первые её фазы прошли незаметно для общества. Математика начинается там, где можно что-то подсчитать, а в историографии это – хронология. Первым заподозрил нечто ужасное в хронологии сэр Исаак Ньютон. Однако в его время подобные работы сочли причудами гения и не придали им значения.

В России работами по хронологии занимался народоволец Николай Морозов, который, анализируя многие источники, пришёл к выводу, что Иисус Христос родился и жил много позже общепринятого срока, примерно лет на 400. И, хотя его многотомное издание увидело свет после революции, историческая наука его не приняла; она его даже не заметила. Гораздо сильнее оказалось воздействие доктора физико-математических наук, академика РАН, заведующего кафедрой статистической математики МГУ Анатолия Тимофеевича Фоменко. Как известно, теория вероятностей и статистический подход в наши дни пронизывают не только физику, они проникли во все естественные науки и очень неплохо обосновались и в экономике, и в психологии, и в лингвистике. Но вот с историографией ничего хорошего не получилось – попытки применить там статистические методы привели к странному результату: события, рассчитанные этими методами, должны были произойти совсем в другое время, чем утверждает историография.

Может ли в науке оказаться так, что применение какого-то метода везде приводит к надлежащему результату, а в какой-то одной области – нет? Полагаю, что может, если у этой области действительно есть какие-то большие особенности. Скажем, на автомобиле можно хорошо катить по гладкой дороге, но если встретятся большие ямы – или, напротив, высокие препятствия, автомобиль через них не пройдёт. В своё время философы-неокантианцы пытались доказать, что в то время, как все остальные науки изучают нечто повторяющееся, историография, напротив, изучает нечто единичное, изолированное во времени. У них, однако, нормального доказательства такого странного предположения не получилось. А если так, к историографии вполне возможно приложить и теорию вероятности, и математическую статистику.

А.Т. Фоменко и приложил. И получил любопытный вывод: последние примерно 300 лет и хронологии, и описанию событий в истории в целом доверять можно. А вот в более ранние периоды – уже нельзя. Там очень многое перепутано и в пространстве, и во времени. Одна из его книг так и называется: «Античность – это средневековье». Иными словами, то, что мы сейчас называем античностью, было создано в позднем Средневековье, или в эпоху Возрождения. Но если бы эта путаница возникла от трудностей создания хронологии, или от незнания некоторых эпизодов всемирной истории, она была бы понятна, и её легко было бы преодолеть, расставив всё по своим местам. Но, как оказалось, путаница возникла совсем не из-за того, а из-за желания Западной Европы скрыть существование в относительно недавние времена всемирного государства с русским языком и культурой, которое этот исследователь назвал «Империей». Так что, всякая попытка распутать хитросплетения историографии неизбежно выталкивают на поверхность существование русской цивилизации.

Далее он отошёл от чисто математического подхода, понятного только небольшой группе специалистов. Он показал, что имеется масса несоответствий между данными историографии и наличием церквей, их убранства, персонажей в них, содержанием икон, картин, литературных произведений и т.д., которые показывают, что данные произведения искусств были созданы совсем в другое время. Так, например, он публикует фотографию картины, на которой древнеримский поэт Вергилий изображён в очках, хотя очки были изобретены только в средние века и неизвестны в античности. Слепой Гомер подробнейшим образом описывает щит Ахиллеса, как будто видит его, хотя он слеп, а их разделяет не менее трёх веков. И это притом, что воинов античности мало интересовали детали убранства щита – для них гораздо важнее была его прочность. И таких несуразностей обнаружено великое множество.

Начало научной революции в эпиграфике. Обнаружение нестыковок и исторических лакун – это серьёзный удар по современной историографии, но не смертельный. Гораздо опаснее обнаружение древнейшей славянской письменности – руницы. И опять-таки, не само её обнаружение, а полученный с её помощью материал. Ведь значение письменности можно уподобить значению наиболее мощного средства передачи информации. Как мы видели, археологи могут десятилетиями и даже веками решать проблему этнической принадлежности той или иной культуры. Наличие письменных ремарок на археологических находках позволяет не только произвести атрибуцию этнической принадлежности находки, но и понять содержимое вещи, а часто – и её назначение. А оно оказывается совсем не тем, что нам предлагали историки.

Возьмём, например, частный вопрос – проблему Русского каганата. Одно дело вести веками полемику по вопросу, какие русские находились в этом каганате: славяне или какие-то другие, например, аланы или хазары. Каганат, по современным данным, на пару веков был старше Киевской Руси. Он даже чеканил свои монеты с арабской вязью. И совсем другое, – читать на монете, стилизованной под арабскую вязь, надпись на русском языке, выполненную руницей: «алтын – золотая русская монета. Русский каганат Москва». Одной этой надписью снимаются все вопросы: русские из каганата говорили по-русски, а столицей у них был город Москва, даже если этот город и помещался в другом месте, чем Москва нынешняя. Но Русь в виде Русского каганата существовала и до Киевской Руси.

Ещё более сильный удар наносит возможность читать этрусские надписи, как в их этрусской, так и в их русской частях. Из этих надписей следует, что Москва существовала не только до Рима, но именно по её приказу этруски воздвигли этот город, назвав его в духе русских традиций (например, Владимир – «владей миром») Миром. Другое дело, что слово Мир, написанное в русской традиции, согласно этрусским правилам следовало читать в обратном направлении, и он стал вычитываться, как Рим. В Риме, созданном этрусками, для которых родным был русский язык, а неким солдатским жаргоном – язык этрусский, – следовательно, довольно долго звучала русская речь. И лишь много позже, когда в Рим стали переселяться латины, они, говоря по-русски, исказили его, приспособив под свою фонетику и грамматику.

Но этот факт никак не отменяет вытекающую отсюда совершенно иную историографическую парадигму: основное большинство европейских народов приходило на Русь, которая занимала всю Северную Евразию, и училась у неё и русской культуре, и русскому языку. Так что, начинать и историю Европы, и историю Северной Евразии, и историю мира следует с истории русского народа, с его языка и культуры. Это потом к нам пришли семиты, а далее – эллины, кельты, латины, германцы, балты и т.д. Такой станет парадигма мирового развития после того, как свершится научная революция в области эпиграфики и историографии.

Но может ли научная революция остановится? Нет, не может.

Уже сейчас мы имеем возможность читать и понимать надписи палеолита, мезолита, неолита, эпохи бронзы, которые сообщают нам такие подробности, которые не сохранились ни в одном античном источнике. Следовательно, уже в наши дни дешифрованная русская письменность руница и особым образом вписанная в рисунки протокириллица, дают новой парадигме такие факты, которых не знает классическая парадигма. Но главное состоит не в частностях, а в ином понимании общего хода исторического процесса. Теперь мы понимаем назначение и отдельных священных камней, и колоссальных мегалитических сооружений типа Стоунхенджа. Древние камни и древние святилища начинают открывать повсеместно – а классическая археология так и не поняла цели их постройки.

С позиций новой парадигмы достаточно много информации можно получить и при анализе обычного ремесленного изделия – его название (на русском языке), фамилию (а иногда и имя-отчество) мастера, город и сакральное название местности. Отсюда можно понять, местное данное изделие, или привозное. Короче говоря, письменная информация теперь может быть снята с любой древней вещи, а не с крайне редких изделий, как полагает классическая эпиграфика. Естественно, что теперь очень многие археологические культуры раскроют нам имена своих этносов; в других же случаях окажется, что новая культура означает просто новую моду или приоритет новых ценностей у старого этноса. И доселе «немая» археологическая культура вдруг заговорит с людьми весьма понятными нам русскими словами.

Признает ли результаты научной революции Запад? Разумеется, признает.

Когда-то США в космической гонке с СССР старались превзойти нашу страну по любому показателю. Однако теперь мы сочли, что режим сотрудничества намного более выгоден обеим странам. То же самое и с историографией. Если США истребляли в своё время индейцев и завозили рабов из Африки, так ведь это приходится признать, хотя это и не очень приятно. Однако, без этих неприятных фактов история данной страны оказывается непонятной. Точно так же, если Европа начнёт обнаруживать у себя следы русской цивилизации и научится читать русские тексты на археологических памятниках, то узнает многие подробности собственной истории – с русским происхождением её культуры тоже ничего не поделаешь, что было, то было. При современных методах коммуникации ни опорочить, ни замолчать факт русского приоритета при всём желании нельзя.

В своё время США признали факт своего поражения во вьетнамской войне, некоторое время их руководство привыкало к данному неприятному факту, и, осознав его, двинулось дальше. Европа, поняв абсурдность неприятия всех следов пребывания русской культуры на своей теперешней территории, поймёт, что она тоже на определённый процент – русская, и, пережив этот факт, сможет развивать свою историографию до новых высот. Горькая правда лучше многовековой лжи – особенно теперь, когда результаты археологических раскопок и надписей на них утаить никак нельзя. Период фальсификаций исторических документов и запрятывания подлинников по монастырским спецхранам кончился. Уже найденный и опубликованный археологический материал в своей совокупности содержит столько исторической информации, что перекрывает лакуны, вызванные изъятием из общественного употребления подлинных памятников. И эту открытую информацию может в наши дни получить любой пользователь Интернета, умеющий читать русскую руницу и протокириллицу. Тем самым необходимость в засекречивании оригиналов отпадает.

По предсказаниям многих прорицателей, Россия в конце XXI века должна выйти на первое место в мире по основным показателям. Можно надеяться, что и по переходу к новой парадигме мирового исторического процесса. Если речь идёт о движении в сторону глобализации, то Россия как раз и представляет собой живой и здравствующий остаток всемирной культуры, когда, по крайне мере, в Северной Евразии от Британии до Аляски, люди говорили по-русски, писали рунами Макоши и Рода и поклонялись русским богам. И на этом признании научная революция в области историографии, археологии и эпиграфике завершится, дав начало совершенно иному пониманию процесса развития мировой цивилизации.

В.А. Чудинов, «Канун научной революции в области историографии» // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.13640, 08.08.2006

Источник