Неожиданное сообщение о возможном создании в России так называемых информационных войск вновь обнажило проблему «мягкой силы», которой так слабо владеет Россия. Как должны выглядеть подобные войска, если они все-таки будут созданы, какие проблемы и какими методами решать в первую очередь.
Пока что Минобороны официально никак не подтвердило просочившиеся в СМИ данные о создании целого нового рода войск – информационного. В его задачу якобы будет входить борьба с кибертерроризмом и закрытие проходящей по электронным каналам информации противника. Сложно достоверно утверждать, что это будет на самом деле. Можно лишь предположить, что речь идет о противодействии не только Агентству национальной безопасности (АНБ) США в чистом виде (прослушке, например), но и о блокировании потока дезинформации, который теоретически реально обрушить на российские системы через российские же системы связи. Например, передача по каналам связи ложных приказов или сообщений, вносящих дезорганизацию в деятельность войск.
Кроме того, МО требуется собственное непосредственное участие в медиапространстве, способное конкурировать с профессиональной «гражданской» журналистикой, в том числе и по оперативности обработки и передачи готовых информационных блоков (новостей, видеосюжетов, статей). Нечто подобное пытались впервые создать в российской армии еще в 2009 году, по оценкам опыта августовской войны в Южной Осетии, но тогда дальше разговоров дело не пошло. Вполне возможно, что причиной тому послужила личная неприязнь между тогдашним министром обороны Сердюковым и командующим ВДВ Георгием Шпаком, который, как это ни парадоксально, был инициатором идеи создания «информационных войск».
Генерал Шпак отталкивался от опыта войны в августе 2008 года в Южной Осетии, информационная составляющая которой была единодушно оценена как почти провальная. Тогда в штате СКФО был специализированный отряд психологических операций. В его распоряжении находились мобильная типография, предназначенная для печатания листовок и распространения их среди населения Грузии, и единственный на тот момент в российской армии приемо-передающий телецентр, который теоретически мог обеспечить трансляцию через российские спутники на Грузию любых видеоматериалов, в том числе и в метровом диапазоне. Иными словами, вклиниваться в эфирное вещание местных телеканалов. Только вот в штате отряда было менее 50 человек, среди которых не нашлось ни одного телеоператора и ни одного профессионального корреспондента. В результате отряд остался без работы и мог только обеспечивать только техническую подачу сигнала. А типографию оставили в Цхинвале в дар правительству РЮО.
Помимо этого, произошло смешение понятий. На политическом и идеологическом уровне «информационная война» воспринимается исключительно как неизбежное зло, происходящее в медийном пространстве с целью склонить на свою сторону общественное мнение. Пропаганда, одним словом. Или, если расставить акценты немного по-другому, разъяснение сути и принципов российской идеологии и действий. Как бы абсолютно гражданское занятие. А потому при чем здесь Министерство обороны? С военной же точки зрения термин «информационная война» заметно шире и включает в себя любые информационные потоки, в том числе радиоэлектронные, компьютерные, спутниковые и другие – несть им числа.
В чем хотя бы видимая часть задач информационных войск с точки зрения Министерства обороны? Дезинформация, кодирование-раскодирование, нарушение информационных сетей, зашита собственных сетей, интерпретирование информации и подача готовых блоков на телеканалы и информационные агентства раньше, чем это сделает противник, а в идеале – раньше, чем «гражданская» журналистика. Специалисты для этого требуются очень разные – от классических, как из анекдотов, компьютерщиков-хакеров и веб-дизайнеров до переводчиков-синхронистов и профессиональных журналистов высокого класса. Взять их в современных условиях и в требуемом количестве практически негде. Институт криптографии «своих не сдает», бывший ВИИЯК в 90-е низведен до уровня факультета в Военном университете, а в бывшем Львовском высшем военно-политическом командном училище учили в основном таинству распространения слухов и изготовления дурных листовок. Вот и пригодилась придуманная министром Шойгу совсем по другому поводу программа «научных рот», хотя и она решает только проблему со специалистами в технических областях знаний. Математиков у нас, как выяснилось, пруд пруди. А вот лингвистов и журналистов при повальном увлечении разговорным английским и блогосферой, оказывается, и нет совсем.
Попытка же в ходе все той же «августовской войны» «сыграть» «на американском поле» американскими же методами закономерно закончилась провалом, поскольку тягаться с махинами типа CNN, NBC и Fox News было изначально бесперспективно. Кстати сказать, в глазах российского общества в целом информация о войне в Южной Осетии оценивалась как «достаточно достоверная», но «переговорить» западную пропаганду не удалось. При этом американские и большинство европейских СМИ использовали приемы простые, как дважды два. Занижение своих потерь и завышение потерь противника, откровенная подмена картинки, фотомонтаж, постановочные съемки, постоянное появление в кадре символов (например, Саакашвили все время сидел в кабинете на фоне флага Евросоюза), обыгрывание одних и тех же сюжетов по многу раз, трагический звукоряд и тому подобное. В дополнение в западных СМИ в критические моменты «чистая» журналистика вдруг перестает стесняться своих связей со специальными службами, в России же в силу исторических традиций печатного слова это считается моветоном.
Стержнем пропаганды при этом была старая как мир спекуляция на стереотипах мышления: большой русский медведь зачем-то, видимо, спьяну, с балалайкой наперевес напал на маленькую гордую Грузию с говорящим по-английски президентом-реформатором. Тут же, как, впрочем, во всех последовавших информационных войнах (например, в Ливии), четко формировалось противостояние «мы» и «они». В конфликтах большей интенсивности за этим следует идеологическая «дегуманизация» противника, что мы уже в полный рост наблюдаем на Украине. Выстрелить в «колорада» заметно проще, чем даже в носителя враждебной идеологии или иного цвета кожи. Это призвано оправдать и морально-этически неприемлемые методы ведения войны, повесив одновременно вину за них на противника.
На таком простейшем противопоставлении строится и сейчас информационная война в украинском медиапространстве. Только теперь даже количественное соотношение аудитории российских СМИ по отношению к западным заметно изменилось в пользу РФ. Такого тотального, планетарного охвата пропаганды хотя бы все того CNN уже нет. Да и CNN уже не тот с абсурдными географическими и фактическими ошибками и постоянным мельканием в кадре одних и тех же комментаторов типа Кристиан Аманпур. Но осадок остался. И даже если Саакашвили когда-нибудь будут судить за массовые убийства и геноцид, западное общественное мнение все равно будет думать о нем с нежностью и тоской.
Российское же общественное мнение как-то само, самостоятельно излечилось от недоверия к отечественному информационному потоку, сформировавшемуся в советское время. Во многом это связано и с диверсификацией источников информации, что, в свою очередь, породило новые вызовы. Но все эти вызовы и задачи, как и вообще вся эта сфера деятельности, традиционно оставались в ведении сугубо гражданских структур, многие из которых под военную обстановку не заточены. Но и подменить их чисто пропагандистской военной структурой невозможно, в том числе и в силу человеческого фактора. Она призвана лишь «подносить патроны», а не заменить собой информационное вещание.
Кроме того, есть и узкоспецифические аспекты, не связанные напрямую с гражданским пониманием термина «информационная война» и реализуемые только в боевой обстановке. Например, нарушение управляемости войск, а это самое страшное, что вообще может случиться с армией.
Впервые массированный вброс дезинформации по каналам связи противника в современных условиях применили еще израильтяне во время Войны Судного дня. Тогда, например, израильские операторы связи, хорошо говорившие по-арабски, умудрялись отдавать приказы египетским войскам и разворачивать египетские самолеты, используя египетские же частоты связи и разведывательные данные о личностях каждого пилота. Это требовало серьезной координации с МОССАДом, поскольку предварительно были собраны данные на всех египетских летчиков, включая составы их семей и детали быта. Если египтянин сомневался, что разговаривает его соотечественник, его в эфире заваливали деталями, которые убеждали его в правильности «указаний». В современных условиях подобная практика вкупе с использованием некорректных данных «вражеских» спутников способна внести в действия войск жесточайший хаос. Кстати, на юго-востоке Украины и в ходе проводившихся недавно учений российских войск было отмечено несколько попыток использовать методы радиоэлектронного противодействия «неустановленными» источниками и средствами.
Израильтяне до сих пор остаются лидерами как в технологической сфере информационных войн, так и в координации связей и действий со своими бесшабашными и не подконтрольными никому СМИ. Пресс-бригады ЦАХАЛа просто пытаются перехватить потоки информации раньше, чем журналисты, и поставить их тем самым перед необходимостью интерпретировать уже имеющийся блок. Это, правда, требует серьезного уровня открытости, который, естественно, вступает в конфликт с режимом секретности. ЦАХАЛ традиционно не пропускает журналистов в районы боевых действий, но старается представить максимально подробную картинку, вплоть до данных спутникового покрытия и съемок беспилотников. Это приводит к переводу освещения боевых действий на их оперативно-тактический уровень, который исключает идеологическую составляющую и концентрирует внимание общественного мнения на успехах. «Разбор полетов» в Израиле начинается, как правило, потом, когда интенсивность боевых действий заканчивается, никто не дергает офицеров за руки и не задает глупые вопросы. И «разбор полетов»–не простое подведение итогов. Неоднократно израильские генералы лишались своих постов и погон именно по итогам работы «гражданских» журналистов уже после окончания боев.
Итак, если вернуться к возможным планам создания информационных войск – можно сказать, если такие войска в России будут созданы, это станет прецедентом, не имеющим мировых аналогов. Это будут частично и не войска даже. В мире эти функции выполняют разнообразные, зачастую никак не связанные между собой организационно структуры. Насколько идея с централизацией всего этого хозяйства окажется продуктивной – покажет только время, которого, увы, практически нет. Все это происходит сейчас и на наших глазах. И, возможно, положительного эффекта в ближайшее время удастся достигнуть, лишь дополнительно сократив дистанцию доверия между военными, военизированными и гражданскими структурами, которые, на первый взгляд, выполняют разные и разноплановые задачи в узкопрофессиональном контексте. Но на практике просто обязаны работать вместе.