С 1991 года идеологическая борьба во внешней политике на 20 лет «надела шапку-невидимку», и многие поверили, что идейное противостояние закончилось. Расслабились. Сторонники воссоздания идеи русского мира были загнаны в маргинальное поле, а на первые роли вышли иные центры влияния.
На совещании с российскими дипломатами и послами иностранных государств Владимир Путин распорядился подготовить новый план действий на постсоветском пространстве и в Европе, назвав его «страховочной сеткой». Подобное распоряжение – это попытка свести в единое целое пока аморфные и разнородные наработки идеологического характера с целью представить некий новый образ российской внешнеполитической стратегии на этих направлениях, основанной на идеологическом восприятии внешнеполитической деятельности государства. Разработка такого плана станет своеобразным тестом на профпригодность не только самого МИДа, но и экспертного сообщества и всех сопряженных с внешнеполитической сферой деятельности структур.
Скорость событий в мире увеличилась до невероятных пределов. Причем речь идет не столько о самой последовательности действий (она лавинообразно ускоряется вслед за развитием информационных технологий и новых методов ведения войн и пропаганды), сколько о кардинальных, геополитических процессах. Фактическая многополярность мира была достигнута вот только что, прямо на наших глазах – за последние 10 месяцев, в результате развития событий вокруг Сирии и Украины.
Стремительно развиваются, но уже в качестве вызовов для РФ, и другие процессы, о которых еще совсем недавно даже и подумать-то было нельзя. Сразу назвали бы фантастом и мечтателем (еще непонятно, что лучше в такой ситуации). Вот только сейчас начали оформляться медленные, пока очень вялые, но все-таки реальные попытки «старой» Европы вырваться из удушающих объятий любви Соединенных Штатов. Очень негромко, но все-таки можно уже размышлять о возможном формировании «новой Антанты» с участием России. Альянса, который может быть сформирован на основе прагматических интересов, в реальном политическом мире, а не в искусственном, «шахматном» пространстве американизированной внешней политики. То есть той политики, в которой присутствуют интересы только США, а все остальные вокруг – лишь объекты этой политики, но никак не живые субъекты со своими страстями и мотивами.
Использование в дипломатической практике США традиционного для них метода так называемой увязки (linkage) («если вы сделаете вот это и вот так-то, то мы, может быть, подумаем, чтобы пойти вам навстречу в том вопросе, который реально вас интересует») в последние два десятилетия стало общим местом, ежедневным практикумом общения дрессировщика, столкнувшегося с культурой высших обезьян. Продвижение НАТО на Восток, как и в целом все общение с третьими странами, опиралось и опирается до сих пор на риторический вопрос: «Вы за нас или за предыдущую ступень эволюции?».
Такая постановка вопроса даже льстит части элиты «новой» Европы и особенно постсоветских государств. По этому же принципу рекрутируется и «пятая колонна» из числа тех, кому психологически симпатично считать себя причисленным к кругу друзей «современной демократии», даже если это напрямую противоречит интересам собственной Родины. Прагматичной политики, сколько бы увлекающиеся теорией заговоров умы ни твердили про контроль над углеводородами и прочими дарами недр Земли, не случилось. Даже отсылы к якобы борьбе двух тенденций во внешней политике США – «традиционной», основанной на реалистичных принципах, и «либеральной», идеалистически несущей всему миру свет демократии, – оказались не до конца верны.
От «традиционной» политики осталось только запоздалое осознание того факта, что на руинах СССР тоже есть государства. Какие-никакие, но все-таки есть. У них есть границы, армии, правительства. И с ними придется хотя бы для внешнего антуража соблюдать правила дипломатического этикета в процессе насильственного одаривания их демократией. Все. Больше ничего сверх того. «Либерально-идеалистский» подход окончательно победил в одной отдельно взятой стране за неимением противника, который на битву в 1990-е годы просто не явился.
Деидеологизация внешнеполитических отношений между странами оказалась невозможной, да, скорее всего, такой пасторальной картинки из вселенной Кампанеллы и Мора человечество не увидит никогда. Идеал Бисмарка с его realpolitik был недостижим уже даже во второй половине ХIX века, а сейчас о дистиллированном воздухе чисто умозрительного противостояния «за глобусом» и говорить не приходится. В советское время само понятие «геополитика» было практически запрещено, брежневское издание БСЭ трактовало ее как «лженауку», сводя всю внешнюю политику государств к борьбе правящих классов, то есть максимально идеологизируя внешнеполитическую сферу. Это было в корне неправильно, развивалось тяжело и закончилось плохо, но такой порядок вещей, по крайней мере, был честно сформулирован в одностороннем порядке.
Да, мы тратим миллиарды на Анголу, Ясира Арафата, «Сендеро Луминосо», «марши мира», публикации в индийской газете «Пэтриот» о природе СПИДа, здоровое питание доктора Хайдера, нездоровое пальмовое масло из Индонезии и еще Маркс знает на что, но мы отдаем себе отчет, что идеологический фронт – основной, а внешнеполитические инструменты были в ту пору прекрасную исключительно именно инструментами.
Это создало хрестоматийный образ советского дипломата, учтивого и скрытного, редко улыбающегося, постоянно вежливого, но уклончивого (suave and secretive, seldom smiling, unceasingly polite but noncommittal – характеристика журнала Life, данная деду автора этих строк). Это критично уменьшало тот самый искомый набор средств внешнеполитической деятельности, ограничивало элемент творчества, но жестко задавало рамки направления внешнеполитической деятельности.
С 1991 года идеологическая борьба во внешней политике на 20 лет «надела шапку-невидимку», и многие поверили, что идейное противостояние из повседневной практики ушло. Можно расслабиться. Сторонники воссоздания идеи русского мира были загнаны в маргинальное поле, а на первые роли вышли совсем иные центры влияния. В 90-е годы появился даже кулуарный термин «частная внешняя политика», когда государственные интересы оказывались в подчинении сиюминутных запросов, например, олигархических групп. Так было на Балканах, и так, к сожалению, сплошь и рядом было на постсоветском пространстве, внятное отношение к которому как к сфере национальных интересов России было артикулировано тоже практически «на днях».
Политически корректный термин «ближнее зарубежье», если вдуматься, поражает своей именно идеологической беспомощностью. А отсутствие четкого идеологического понятия целей российской внешней политики на постсоветском пространстве снова «переподчинило» национальные интересы не пойми чему, а главными игроками на этом поле стали политтехнологи. Чем это закончилось – знаем. В этот же период соответствующим образом развивались и сопряженные с внешнеполитической деятельностью сферы. Деидеологизация профессионального образования привела к деградации кадровой и научной систем. Открытие в МГИМО и Дипломатической академии МИД платной формы обучения разом дискредитировало всю систему профессионального обучения и подготовки кадров.
Отток преподавателей эту систему добил. Как это ни парадоксально, но «плюрализм мнений» на самом напряженном с точки зрения идеологии и наиболее востребованном направлении подготовки кадров привел к тому, что в профильных вузах вполне открыто, с кафедры, слышна прямая проамериканская риторика, считается престижным подчеркивать свои либеральные и персонально «антипутинские» взгляды. Блокируются или «переформатируются» темы дипломных работ и диссертаций, если они не соответствуют прозападной системе ценностей или даже просто не согласуются с «европейским» взглядом на те или иные события истории и текущей политики. Среди преподавателей весьма велика и влиятельна прослойка тех, кто либо открыто сотрудничает с западными «структурами влияния», либо «работает с грантами», либо даже находится в прямом родстве с кадровыми сотрудниками НАТО.
В те же 90-е годы серьезные потери понесли специфические сферы знаний. Особенно пострадало страноведение, которому в профильных заведениях уделяется критически мало учебного времени. На днях посол РФ в Индии Александр Кадакин перед совещанием в МИДе сетовал не только на недостаток знатоков такой сложной для понимания страны, но даже на простую нехватку молодых специалистов с хорошим знанием языка хинди, одного из самых крупных в мире по численности говорящих на нем. А уж он-то знает, что говорит – в свое время Кадакин возглавлял Управление лингвистического обеспечения МИДа.
Сами студенты и аспиранты профильных учебных заведений, как за соломинку, хватаются за редкие лекции дипломатов-профессионалов и специалистов по этнографии и антропологии, способных увлечь самим предметом. То же касается и специальных предметов. Из личных наблюдений: сейчас даже самые перспективные, увлеченные профессией и умные студенты, уже работающие по специальности, вполне могут закончить Дипломатическую академию, не узнав, например, что такое «Уотергейт», а для совершенствования языка вынуждены параллельно посещать платные курсы, организованные при иностранном посольстве. При этом на встречи со студентами в МГИМО и ДА как к себе домой ходят штатные сотрудники ЦРУ и военно-морской разведки США с дипломатическим прикрытием, отбирая кандидатов на прохождение стажировки в Гарварде.
Президент Путин потребовал от МИДа представить план действий по выработке новой стратегической программы на постсоветском пространстве и в Восточной Европе. Выработка этих практических шагов внутри МИДа уже будет вестись «по новым правилам»: с учетом быстро меняющейся ситуации на Украине и вокруг нее и с новых идеологических позиций. Но в то же время сам процесс выработки новой внешнеполитической идеологии, ее детализации никак не обозначен и по сути дела пущен на самотек. Механизм учета и обработки экспертных мнений настолько монополизирован, что так необходимое сейчас новое звучание вряд ли эффективно достигнет ушей тех очень немногих людей вокруг президента, аккумулирующих эти самые экспертные мнения.
А чересчур личностное, персонифицированное и пристрастное отношение к экспертному сообществу и вовсе тормозит любые попытки нестандартного подхода. Ротации же кадров на этом направлении пока не предвидится. И не из-за его слишком консервативной природы (внешнеполитические концепции всегда консервативны по сути своей), а из-за крайне субъективной атмосферы, которая сложилась за последние два десятилетия в этой сфере стараниями очень небольшой группы людей. И есть большие сомнения, что в такой обстановке удастся быстро и, главное, ответственно выработать даже не столько систему практических шагов – с этим наверняка у нас успешно справятся – сколько стратегическую концепцию курса на постсоветском пространстве и в Восточной Европе на новых идеологических принципах.
Источник