Выступление В. В. Путина на заседании клуба «Валдай» не могло не привлечь внимания публики: президент РФ подробно ответил на претензии к России, выдвинутые западными державами, и в первую очередь США, а также изложил собственные претензии к США.
Если обозначить эти претензии максимально кратко, они сводятся к тому, что Америка последнее время стала злоупотреблять своей манией величия, и это не сулит ничего приятного как мировому сообществу в целом (ибо Америка ведет себя в этом сообществе, как слон в посудной лавке), так и самой Америке, нарушающей центральный принцип любой стратегии: «Невозможно быть сильнее всех одновременно во всех пунктах пространства».
Хаотическое производство беспорядка в мировом масштабе, в последнее время особенно ускорившееся и усилившееся, рано или поздно (и скорее рано, чем поздно) приведет в логическому концу. Если с упорством, достойным лучшего применения, развинчивать всюду скрепы безопасности, которые, отнюдь не будучи совершенными, все же худо-бедно удерживали человечество от глобального беспорядка, именуемого также мировым кризисом, то усердие будет вознаграждено: этот кризис разразится во всем своем ужасе.
Что, в свою очередь, поставит державы перед вопросом, как реорганизовать международную политику с тем, чтобы неизбежное соперничество народов и государств оставалось в некоторых рамках, исключающих абсолютно неконтролируемое развитие событий, к каковому развитию все больше толкают мир хаотические действия США.
За последние четыре неполных века державы трижды проходили через глобальный беспорядок, по итогам которого учреждалась международная система, позволяющая как-то избежать кризиса в течение более или менее длительного срока. Вестфальская система, установившаяся в 1648 г.,
Венская система 1815 г. и Ялтинская система 1945 г. Все эти системы были далеко не идеальны, но они не дали повториться кризису, их породившему. Ибо 1648 г. подвел черту под ужасами Тридцатилетней войны, 1815 г. — под двадцатилетней наполеоновской эпопеей, в ходе которой Франция творила в Европе, что хотела, а хотела она многого и не смущалась миллионами жертв. 1945 г. был концом Второй мировой войны, самой ужасной в истории человечества.
Валдайская речь была посвящена тому, нельзя ли учредить Валдайскую (Сочинскую, или названную по имени еще неведомого места) систему, не после, а вместо гигантской человеческой мясорубки. Если войны — даже самые ужасные, как Тридцатилетняя — все равно кончаются миром, то нельзя ли ввести и так очевидно необходимые страховочные механизмы, не платя за это столь страшную цену?
Легко сказать, трудно сделать. Во всяком случае, прежде это не получалось, хотя, очевидно, наши предки и в XVII, и в XIX, и в XX веке вряд ли были сильно глупее наших современников. Иной раз даже кажется, что умнее, а результаты известно какие. Почему у нас будет лучше?
Ведь все доводы в пользу системы динамического равновесия (в принципе это довольно рыночный, и даже либеральный в исконном значении этого слова подход) убедительны не для всех. Известно, что если бы геометрические теоремы затрагивали чьи-нибудь интересы, из-за них бы велись войны.
А рассуждения о системе международных отношений затрагивают, и даже болезненно затрагивают, интересы противоборствующих держав по определению. Где уж там соглашаться с истиной, хотя бы она была столь же прозрачна, как признаки равенства треугольников. Интерес превыше всего.
Причем более всего эти рассуждения затрагивают интересы гегемона, т. е. наиболее сильного в текущем раскладе. Правила, вообще говоря, существуют не для сильных; они могут обойтись единственным и всеобъемлющим правилом «Не моги ндраву моему препятствовать». Потребность в правилах испытывают средние и низшие, те, которые понимают, что их нраву найдется кому воспрепятствовать, и потому какие-то минимальные правила несилового решения конфликтов необходимы.
Что же касается гегемона, причем гегемона агрессивного, действующего в духе «Что наше, то наше, а вот об вашем-то мы и поговорим», то вероятность того, что он без болезненного силового вразумления вдруг смирится и начнет действовать по общеприемлемым правилам, эта вероятность невелика. См. Наполеона, а также Гитлера — сильно ли они поддавались словесному вразумлению? Или управляемые ими державы подчинились правилам новой системы (Венской и Ялтинской), лишь пройдя через позор поражения.
К тому следует добавить, что кроме самовластного упоения, упорству гегемона может способствовать осознание того, что если уж он оседлал тигра, самое разумное в его положении — оставаться в положении ездока как можно дольше. Решительности Германии в конце 30-х гг. способствовало и то, что накачка германской экономики производными финансовыми инструментами была (по меркам того времени, разумеется) очень высока. К 1938 г. Рейх был фактически банкротом и стоял перед дилеммой: либо сбалансировать бюджет, что было бы весьма болезненно, и отказаться от честолюбивых внешнеполитических планов, либо продолжать в том же духе, надеясь, что кривая вывезет. То же и у Наполеона: «большая победа решит все». Но степень задолженности США нынче такова, что германские бюджетные проблемы 1938 г. выглядят на сегодняшнем фоне невинной шуткой.
Переход к новой системе международных отношений означает, в частности, и отказ от финансовой гегемонии США, к чему они явно не готовы, да и вообще гегемония утрачивается только через кризис. Внутренний или внешний. До этого прочим державам лишь остается выражать неудовольствие и заранее подстилать соломку, чтобы низвержение очередного гордого Прометея на грешную землю задело их самих в меньшей степени.
Осторожное подстилание соломки, выстраивание параллельных систем военной и экономической безопасности, поскольку от обезумевшего гегемона можно ждать лишь все новых опасностей, в течение уже известного времени есть политика достаточно многих держав. Но доколе гегемон не укрощен, эти меры, в принципе важные и необходимые, могут иметь лишь паллиативное значение. От подстилания соломки до выстраивания более или менее работающей Валдайской системы международных отношений дистанция огромного размера.
Как пройти эту дистанцию с минимальными потерями, не знает пока никто. По любимому выражению историков, писавших при этом о совершенно разных эпохах, «Европа замерла в ожидании». И если бы только Европа.