Но эта история на годы, может быть – на десятилетия, в глобальном смысле – на столетия.
Наконец-то взяли 31-й блокпост. Не спрашивайте меня, где он находится и почему так стратегически важен. Знаю, что прикрывал он село Крымское в Луганской республике, и, скорее всего, Крымское тоже скоро будет нашим.
Но я вижу, как радуются ополченцы этому вроде бы малому успеху, и понимаю, что у них победа. Действительная, настоящая, большая победа, стоившая немало крови и не меньшая по значению, чем донецкий аэропорт, из которого тоже утомительно долго, муторно, с отступлениями и потерями выковыривали украинских киборгов.
Осмысливая взятие 31-го блокпоста, я понимаю, что масштаб событий в Новороссии изменился. Прошло время, когда партизанские отряды занимали города, когда небольшая группа конкистадоров могла держать вокруг Славянска едва ли не всю украинскую армию. Начался тот этап войны, который военный историк Алексей Исаев назвал, характеризуя Сталинградскую эпопею, «битвой за семафор». Противостоящие силы могли месяцами драться за клочок земли, который десятки раз переходил из рук в руки.
Изменился масштаб событий. Изменилась степень усилий, которые необходимо прилагать для того, чтобы достичь самой маленькой цели. Исчезла определенность, возникающая после короткого блицкрига – события на месяц, на год, на десятилетия могут зависать в киселе неопределенности. Нам, ждущим быстрых перемен и решительных результатов, придется к этому изменению ритма привыкнуть.
Время – это не абстрактная равномерная длительность, измеряемая секундами. Это определенная плотность и насыщенность событий. Бывают годы, месяцы, дни, в которые сдвигаются геологические пласты, лежавшие миллионами лет. Периоды извержения времени. Бывают же периоды, когда время течет вязким киселем. Причем в нем нет недостатка ни в ярких событиях, ни в интересных людях. Но результат, конечный результат, все никак не может быть достигнут.
Вот хороший пример – война, которую историки назвали Столетней. Разумеется, никакой такой войны никогда не было – был ряд не вполне связанных между собой войн Англии и Франции (еще точнее английского и французского королей), прерывавшихся периодами мира и смут. Но общий смысл разгоревшейся борьбы в этот период был действительно один – противостояние Англии, стремившейся за счет Франции утвердиться как империя на континенте, а в идеале – соединить две короны в одну, и Франции, стремившейся англичан полностью с континента вышвырнуть.
За время этой борьбы состоялось несколько крупных битв – Слейс, Креси, Пуатье, Азенкур, Форминьи, причем все, кроме последней, были выиграны англичанами. В обеих странах вспыхивали крупные мятежи (в Англии – восстание Уота Тайлера, во Франции – Жакерия, восстания Этьена Марселя и кабошьенов), в обеих странах был период, когда правили сумасшедшие короли, в Англии сменилась династия, во Франции вспыхнула жестокая борьба арманьяков с бургиньонами.
Но решительного исхода борьба двух стран не имела, и перевес несколько раз переходил из рук в руки до тех пор, пока Жанна Д’Арк, именно под национальными лозунгами, не дала французам последний и решительный импульс к победе (после которого они, впрочем, провозились еще 23 года).
Представьте себе 126 лет борьбы, в которой никто из ее начавших не дожил до конца, и вы поймете, какой мерой мерит людскую жизнь история.
Общеевропейские (с тенденцией перерастания в мировые) войны тридцатилетней длительности – вообще норма для капиталистического этапа истории. В первой Тридцатилетней войне (1618–1648 в четыре периода) полностью сменился состав протагонистов, за исключением Австрии, Германия была полностью разорена, и никто из главных героев этой трагедии – Фердинанд, Валленштейн, Тилли, Густав Адольф, Ришелье, Оливарес – не увидел финала, зато Германия была разорена и раздроблена до предела.
Во «второй Тридцатилетней» (до 30 лет не дотянувшей и продлившейся в два этапа 23 года: 1740–1745 и 1756–1763) главный протагонист был один – король Пруссии Фридрих Великий.
В первый период он стремительно отнял у Австрии Силезию, во второй – получившей название «Семилетней войны» – Фридрих блистательно разгромил Австрию и Францию, но благодаря вмешательству России потерпел катастрофическое поражение при Кунерсдорфе, Берлин был взят казаками, прусские газетчики, писавшие про Россию гадости – публично выпороты.
Но Фридрих оказался мастером выдержки и маневра – он вертелся среди своих врагов, как лисица среди гончих, и дождался момента, когда Елизавета Петровна умерла, на престол вступил пруссофил Петр III и Россия сменила фронт.
Но главные события этой войны происходили не в Европе и не с Фридрихом – Англия, субсидировавшая прусского короля, столкнулась в грандиозной схватке за колонии с Францией. В 1757 году Клайв разгромил союзника французов бенгальского наваба при Плесси, а в 1759 году в Канаде англичанами был взят Квебек. За счет Фридриха и его врагов в Европе Британская империя стала мировой.
В еще одной, «третьей Тридцатилетней» (тоже условно тридцатилетней – 1792–1815), совсем скоро столкнулись Англия и новая революционная Франция, наследником которой выступил Наполеон. Франция едва не взяла реванш, но потерпела решительное поражение в России и Испании – сухопутная империя оказалась гораздо более хлопотным предприятием, чем морская.
Наконец, последняя «Тридцатилетняя» (1914–1918–1939–1945) была попыткой уже Германии оспорить у англосаксонского мира гегемонию, но, в конечном счете, эта гегемония лишь укрепилась, хотя и с весомыми отступными в пользу России, сыгравшей в добитии Германии решающую роль (кстати, украинским телезрителям, приветствующим артобстрелы Донецка, рискну напомнить, чем все это в итоге кончается: на видео Берлин 14 мая 1945 года):
Впрочем, с отступными получилось весело – Сталину удалось их получить с обеих сторон. Сначала с Гитлера, так что, когда Германия напала на СССР в 1941 году, то Прибалтика, Западная Украина и Белоруссия, Молдавия, были уже частью советской территории, суверенитет над которой восстанавливался автоматически, затем с американцев – в виде Ялтинской зоны советского влияния.
Впрочем, отступные эти, как мы знаем, были в итоге у нас забраны, да еще и половину наших прихватили, забрали в придачу. Мораль – не веди дел с англосаксами, еще и должен останешься – хорошо известна. Так мир оказался на пороге «пятой Тридцатилетней», в которую мы, по всей видимости, и вползаем. Особого выбора у нас в общем-то и не было – нас в буквальном смысле прижали к стенке.
Покойный русский геополитик Вадим Цымбурский, разработавший остроумную изоляционистскую концепцию «Остров Россия», в которой русские территории – это цивилизационный остров, окруженный лимитрофами-проливами, такими как Восточная Европа, Закавказье, Прибалтика и Украина туда же, и полагавший, что России лучше жить на своем острове, а с лимитрофами не связываться, делал, однако, одно характерное исключение – Левобережная Украина, Новороссия. Для того чтобы нормально существовать в своем собственном пространстве и не быть принужденной иметь дело с Европой, Россия должна прочно контролировать Левобережье Днепра.
«Границ, за которыми могла бы кончиться российская геополитическая идентичность, – писал Цымбурский в далеком 1993 году, – три: это полное срастание России с одной из соседних этноцивилизационных платформ, либо исчерпывающий охват «территорий-проливов», включая Левобережную Украину, коренной Европой, либо, наконец, раздробление российской платформы и появление вместо той ее части, которая приходится на трудные пространства, нового государственного образования».
Именно этой границы геополитическая деградация России и достигла в конце 2013 года. Евроинтеграция всей Украины, включая Крым и Новороссию, означала конец геополитической игры для России, поскольку за ЕС последовало бы НАТО, а с натовскими базами на расстоянии вытянутой руки от Москвы, Волгограда и Ростова-на-Дону большая игра для России была закончена. Новороссия, как инструмент борьбы, являлась и является для России, таким образом, последним средством самообороны, последним рубежом, за которым историческая смерть.
Было удивительно, кстати, перечитывая Цымбурского, много раз обнаружить в его текстах 20-летней давности это слово «Новороссия», отнюдь не бывшее тогда ни распространенным, ни модным. Фактически, он обозначил программу для действий Москвы в сегодняшних условиях: «Что же касается украинских дел, то глубочайший кризис этого государственного образования мог бы пойти на благо России, если она, твердо декларировав отказ от формального пересмотра своих нынешних западных границ, поддержит в условиях деградации украинской центральной власти возникновение с внешней стороны этих своих границ – в Левобережье, Крыму и Новороссии – дополнительного буферного слоя региональных «суверенитетов» в украинских рамках или вне их».
Программа эта мне не представляется удачной, поскольку обрекает регион на деградацию, а его жителей – на ужасы десятилетий истекания кровью на вялотекущей русско- (именно русско-, а не российско-) -украинской пограничной войне. Конечно, элементарная гуманность и справедливость требуют, чтобы максимум этих территорий, так же как и Крым, были втянуты в границы России, а в роли буфера оказалась сама Украина.
Но, похоже, мы из времени решений, времени решительных действий и отважных поступков, скатились в период вялого, тягучего, мутного и туманного времени. В эпоху битв за семафор и ужасов не признаваемой ни одной из сторон буферной войны. Хотелось бы верить, конечно, в нашу победу, в знамена над освобожденными городами, в парады героев на мирных площадях. Но указанные мною выше примеры говорят о том, что ни один из ныне живущих может всего этого не увидеть. Эта история на годы, может быть – на десятилетия, в глобальном смысле – на столетия.
В непонимании этого ошибка не только тех, кто стремится как можно скорее наступать (это ошибка чистого сердца, и она легко исправится пониманием реальности), но и тех, кто все еще надеется отмотать назад, вернуться в «как было» – в мир без санкций, войн, вражды и конфликтов, мир без артобстрелов и похоронок, в мир Шенгена, «визы», Рамблы и Икеи. Этого «назад», этого «раньше» уже нет – и затолкать новую эпоху назад невозможно никакими способами – ни сдав Новороссию, ни отдав Крым, ни взяв штурмом Кремль – у этой истории нет задней скорости, есть только вперед или вниз, в пропасть.
Для нас – поколений затянувшегося мира и глобальной геополитический стабильности, длившейся 70 лет, когда все – начиная от наличия хлеба в магазине до государственных границ – кажется само собой разумеющимся, жизнь в реальности тридцатилетней войны кажется ужасным, дурным сном. Мы все будем рассчитывать, что однажды это закончится, что где-то есть если не предел, то хотя бы дно. Это заметно по лицам людей, которые наблюдают за все новыми и новыми формами лжи и извращений украинской и западной пропаганды – то «сепары сами себя обстреливают», то «киборги перебили сто тысяч российского спецназа, у нас потерь нет», то Освенцим освободили украинцы, то еще что.
Мы все думаем – где же дно? А дна – нет. И в рамках текущей эпохи не будет. Есть только границы злу, которые находятся там, где мы сами их выставим.
Наше поколение родилось в огромной стране со стабильными границами. Когда эти границы в одночасье рухнули, мы решили, что это геополитическая катастрофа, как будто рухнул дом, и начали кто убиваться на развалинах, кто адаптироваться к дому меньшего размера. Но никому из нас не пришло в голову, что никаких стабильных и вечных границ вообще не бывает, что новые границы так же условны (и в сторону плюс, и в сторону минус), как и прежние, имперски-советские.
Вся история человеческих сообществ – это борьба, и, прежде всего, борьба за установление границ. Границы – это линия, возникающая при измерении соотношения сил, а потому и непрерывно меняющаяся. Тому, кому территория России, по крайней мере до Урала, кажется едва ли не неизменной данностью, я рекомендую великолепную книгу М.К. Любавского «Очерки по истории русской колонизации», из которой читатель с недоумением узнает, что земли, которые кажутся ему русскими из русских, мирными из мирных, своими из своих – например Среднее Поволжье – еще не так давно были практически необитаемы.
«Медленное распространение русской колонизации на левом берегу Волги обуславливалось соседством калмыков и башкир, кочевавших южнее Закамской линии… Из-за этого не могли даже эксплуатироваться сенокосы и другие угодья, отведенные на луговой стороне Волги жителям нагорной стороны. Так, в 1710 г. старожилы монастырских поселков Малыковки и Терсы свидетельствовали, что земли и угодья, отведенные их монастырю на левой стороне Волги, остались не меряны и не межеваны, т.к. по Иргизу и по степи калмыки и башкиры кочуют зимовьями, и крестьяне «тою землею не владеют; а опроч татарских кочевей на той луговой стороне русских людей жилья ничего нет».
3 года – 1237–1240 – понадобились для того, чтобы сокрушительный удар монголов из Великой Степи обрушил всю трехсотлетнюю цивилизацию Древней Руси. Более шестисот лет понадобилось русским, чтобы выиграть этот мучительный и драматический бой со Степью и дойти до глубин Средней Азии, прикрыв последние работорговческие лавочки в Хиве. Эта история тянулась очень медленно и мучительно, но именно в ней выработалась огромная Россия, загораживавшая собой на карте едва ли не все северное полушарие.
3 дня в августе 1991-го понадобилось, чтобы нанести сокрушительный удар всей конструкции Российской Империи, так неловко переделанной в советский «союз республик с правом выхода». Оторвало все, включая ту же Украину вместе с Крымом. Теперь понадобятся годы, десятилетия, возможно не «тридцатилетняя», а «столетняя» война – непрерывное чередование эпох нестабильности и затишья, чтобы восстановить и превзойти утраченное.
Никакой стабильной мировой системы, которая заставит нас (или наших врагов) сидеть смирно, попросту нет. Я могу с равной вероятностью представить в будущем и превращение Калининграда в Кенигсберг, и русский флаг над Варшавской губернией, и то и другое попеременно, хотя ни то, ни другое мне не нравится.
Относительная стабильность создавалась после Второй мировой паритетным ядерным противостоянием США и СССР. Именно поэтому мир в целом (при множестве локальных войн) был столь прочным, а границы – столь стабильными. Но оставшись одни, США вдребезги разнесли стабильную конструкцию этого мира, а геополитика приспособилась и нащупала инструменты для продолжения борьбы и под ядерным зонтиком.
Этих инструментов оказывается все больше и больше. И мир втягивается в большую войну, в которой, возможно, пойдут в ход все аргументы, кроме ядерного.
Притом что формально первый «выстрел» на этой войне был за нами – в ответ на брошенный с Майдана коктейль Молотова (в этом сезоне коктейль Молотова уже не в моде – все пьют «Буратино» из чебурашек), я не уверен, что мы – главные протагонисты этой войны.
Главной осью конфликта будет стремление одних сил сковырнуть американское мировое господство, а других – США – его удержать и выбить всех потенциальных конкурентов – Китай, ЕС, исламский мир, новые экономики. В этой войне будет идти в ход любое оружие – от самонаводящейся бомбы до карикатуры.
Мы, как я уже сказал, лишь одна из далеко не первостепенных целей. А поэтому главная ошибка, которую мы можем совершить, – это увлечься этой войной, переключить цели – вместо борьбы за свою землю и свой народ начать бороться «против американской гегемонии» и подчинить этой цели свою стратегию и тактику.
Нет. Главная наша задача в новой тридцатилетней войне – получить все свое и сделать так, чтобы другие участники схлестнулись между собой как можно скорее и крепче и о нас забыли. В полной мере это, быть может, не удастся, но стремиться к этому надо. Не сыграть красиво при свете рампы в чужой игре, а сыграть свою собственную, в темных кулисах.
А потому в замедлении времени, замедлении темпов, в скатывании нашей ситуации к черепашьим шажкам ничего дурного сегодня нет. У России был шанс решить ситуацию с Украиной в апреле 2014-го одним красивым и эффектным ходом. Но шанс этот уже утерян, люди уже обречены на ужасы войны, артобстрелов, бомбежек. Россия уже допустила против себя мобилизацию едва ли не всех наличествующих в мире проамериканских сил (их неожиданно оказалось гораздо меньше, чем многие думали).
Теперь для США оптимальным исходом было бы втягивание ЕС в лице Германии в прямое военное противостояние с Россией, при собственном отходе в тень. Европа должна «убить себя» об Россию, что, собственно, уже и происходит. Бояться этого у нас нет оснований, но и стремиться к этому – тоже. Наш интерес в том, чтобы все наши конкуренты убились друг об друга, а не об нас.
Сегодня не Россия снижает курс евро, не Россия отстреливает французских чертомазов, не Россия выкармливает новый халифат, и скоро старушке Европе станет понятно, что у нее есть проблемы посерьезней, чем защита Украины от русских.
Поэтому сегодня, именно сегодня (а не год назад) России нужна стратегия удава. Не торопливость, которая в очередной раз всех против нас сплотит, а медленное обвитие и киевской хунты, и других врагов стальными кольцами, которые в подходящий момент одновременно сожмутся и удушат за секунды.
Людям, которые этим заняты, надо понять, что они не уехали в отпуск повоевать, а избрали свою судьбу, на всю свою жизнь, возможно, как некогда те, кто уходил в казаки, в пограничье в той же самой степи. В этой борьбе могут быть расслабления и напряжения, но демобилизация, внутренняя сдача от того, что «сразу не получилось», была бы трусостью.
Точно так же очевидно, что мировая экономика катится в пропасть. И наша задача не в том, чтобы вернуть все назад, а в том, чтобы перестать падать быстрее остальных и «выходить» в другие формы накопления силы, альтернативные экономическому росту и финансовому благосостоянию, каковые в скором будущем не будут встречаться ни у кого и ни в каких формах.
«Выходить» в территории, в военную мощь, в демографический рост (отнюдь не привязанный, как мы знаем, к уровню доходов), в другие формы силы.
И готовиться принять тот факт, что мы на долгие десятилетия оказались в вязко-чудовищном времени, из которого нет никакого уютного выхода. Есть классический в своей инфернальности роман о Тридцатилетней войне – «Симплициссимус» Гриммельсгаузена. Его стоит перечитать каждому, чтобы, с поправкой на относительное умягчение нравов, представить себе ближайшее будущее – не только наше, но и всего мира. Теперь мы будем жить так.
Причем мое поколение – и старше – в таком мире и умрет. В этом мире нет места ни жалости, ни спокойствию, ни надежде. Но вот место отваге, чести и нации в нем есть.
Также можете посмотреть все новости Украины за сегодня
1 комментарий
МЕЛИ ЕМЕЛЯ-ТВОЯ НЕДЕЛЯ.