3 (16) июля 1914 г. русский посол в Австро-Венгрии известил МИД о том, что в ближайшее время правительство Дунайской монархии намеревается выступить в Белграде с особыми требованиями, связав вопрос о сараевском убийстве с сербской агитацией в пределах империи. Австрийцы рассчитывали на невмешательство России и поддержку своих южно-славянских подданных.
Император Николай II отреагировал на это сообщение следующим образом: «По моему никаких требований одно государство предъявлять не должно другому, если конечно, оно не решилось на войну.» Его оценка оказалась верной. По свидетельству ген. В.Н. Воейкова император Николай II считал активизацию политики Вены на Балканах прямым последствием провокационной позиции Вильгельма II: «Одним из оснований для такого мнения Государя служили донесения, в которых явно указывалось на подготовку мобилизации германской промышленности; из коммерческих же кругов в течение первой половины года поступали сведения о весьма интенсивной работе по приобретению Германией сырья и требовании ею возможно скорой уплаты по кредитам за различные поставки в Россию».
Германский статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон Ягов, не без влияния своих ближайших сотрудников Августа Циммермана и Вильгельма фон Штумма, предполагал, что изолированный конфликт на Балканах вполне возможен. Россия, по мнению германских дипломатов, не хотела войны, а без России по немецким расчетам, английское выступление было также невозможным. Однако это вовсе не означало, что угроза войны в будущем не пугала Вену и Берлин. Ягов опасался, что миролюбие России изменится с выполнением военных программ: «Тогда она сокрушит нас числом своих солдат; тогда она построит свой Балтийский флот и железные дороги.» Очевидно, что это и стало основной причиной появления самых жестких обвинений по отношению к Сербии, которые, по словам Э. Грея, были «…выводом, который не мог быть принят без доказательства». В Вене и Берлине вряд ли могли сомневаться: Петербург не хотел войны и не мог допустить разгрома Сербии. Русский МИД ясно дал понять это еще во время предшествующих кризисов на Балканах. Россия вынуждена была решать неразрешимую задачу. Все последующие события доказали это.
5 (18) июля австрийский посол в России граф Фридрих Сапари встретился с Сазоновым и поручился ему «за миролюбие своего правительства». Тем не менее поступавшие в русский МИД сообщения вызывали опасения. Сазонов оказался перед сложной дилеммой — демарш в Вене с советом воздержаться от военных действий против Сербии мог быть истолкован как угроза, и только ухудшить обстановку. Тем не менее 9 (22) июля русскому послу в Австро-Венгрии была отправлена телеграмма: «Благоволите дружески, но настойчиво указать на опасные последствия выступления Австрии, если оно будет иметь неприемлемый для достоинства Сербии характер. Французскому и английскому послам в Вене поручается преподать советы умеренности.» Дружеские советы не помогли.
9 (22) июля «Биржевые Ведомости», ссылаясь на своего корреспондента в Вене, сообщили читателям, что в ближайшие дни следует ожидать вручение австро-венгерской ноты Сербии: «Австрийская нота будет вежливой по форме, но энергичной по существу… Австрийская нота будет носить ультимативный характер, причем, Сербии будет дано 48 часов для ответа.»В 18.00 23 июля австрийский посол в Белграде барон Гизль фон Гизленген предъявил сербскому правительству ультиматум неслыханной жесткости, принятие которого нарушило бы сербский суверенитет. Этот документ получил безусловное одобрение со стороны германской дипломатии и общественного мнения. С юридической точки зрения требования Вены выглядели явным нонсенсом — формально Австро-Венгрия решила наказать Сербию за преступление австрийского подданного сербской национальности. Что касается покушений, то с 1912 г. и сербы, и хорваты, и босняки-мусульмане неоднократно покушались и на жизни высокопоставленных австрийских чиновников, и на членов императорской фамилии, не исключая и самого Франца-Иосифа.
Однако тогда Вена и Берлин не были еще готовы к большой войне, и в результате вслед за этими покушениями не последовало такой единодушной реакции. «Все утренние газеты[без различия оттенков] относятся очень сочувственно к решительному тону, принятому Австрией, — докладывал 11 (24) июля 1914 г. русский поверенный в делах в Берлине, — даже и те немногие, которые признают неприемлемость для Сербии поставленные ей условий. Особенно резок [полу]официозный «Локаль-Анцейгер», который говорит, что обращение Сербии в Петербург, Париж, Афины и Бухарест излишни, и заканчивает, что немецкий народ вздохнет свободно, узнав, что наконец станет ясным положение на Балканском полуострове.» В тот же день на заседании венгерского парламента действия министерства иностранных дел получили полную поддержку как со стороны главы правительства Венгрии графа Тиссы, так и со стороны главы оппозиции графа Андраши.
Узнав условия ультиматума, Сазонов сразу же отреагировал: «Это — европейская война». Уже 11 (24) июля стали приходить многочисленные свидетельства о концентрации австро-венгерских войск по Савве и Дунаю, пограничный Землин был переполнен солдатами. Министр немедленно позвонил императору с просьбой принять его для личного доклада, чего не было ни разу за предыдущие 6 лет пребывания его во главе внешнеполитического ведомства. Сазонов не сомневался, что истинным вдохновителем этого документа был Берлин. Опасность была весьма серьезной, сама обстановка требовала принятия быстрых и решительных мер. Время австрийского выступления, которое можно смело назвать австро-германским (германский министр иностранных дел заявил, что отказывается даже и думать о том, чтобы умиротворяющим образом воздействовать на Вену), было выбрано не случайно.
Тревожных сообщений до ультиматума Белграду не было, практически везде события шли своим чередом. Николай II, проведя несколько недель в Крыму, отдыхал с семьей в финских шхерах. Яхта «Штандарт» пришла туда же из Черного моря, обогнув всю Европу и пройдя через Кильский канал за 4 недели до начала войны. В Петербурге готовились к официальному визиту Пуанкаре. 6 (19) июля императорская семья прибыла на «Штандарте» в Кронштадт, где она перешла на борт яхты «Александрия». На следующий день на Малый Кронштадтский рейд прибыла французская эскадра. Начались праздничные мероприятия. 7 (20) июля они проходили в Кронштадте и Петергофе, на следующий день переместились в Петербург, 9 (22) июля Николай IIи Пуанкаре после Высочайшего завтрака в Петергофе отправились в Красное Село, где провели объезд военного лагеря.
10 (23) июля 1914 г., в присутствии президента Франции прошли Высочайший смотр, а затем и парад войск красносельского лагеря. Вслед за этим торжества были перенесены на борт броненосца «Франс» в Кронштадте. Приветствуя гостя России, Николай II сказал: «Согласованная деятельность наших двух дипломатических ведомств и братство наших сухопутных и морских вооруженных сил облегчает задачу обоих правительств, призванных блюсти интересы союзных народов, вдохновляясь идеалом мира, который ставят себя две наши страны, в сознании своей силы.» В 4 часа утра 11 (24) июля французская эскадра ушла из Кронштадта. Визит Пуанкаре был завершен. Поначалу император планировал после этого продолжить прерванный отдых на «Штандарте» в шхерах Финского залива. Гизленген специально задержал вручение ультиматума на два часа, так как получил информацию из Вены о том, что отъезд Пунакаре из Крноштадта был отложен на 1 час. Австрийцы хотели исключить малейшую возможность быстрой реакции со стороны Франции и России.
Переход французской эскадры из Кронштадта в Брест занимал несколько дней (с учетом визита вежливости в Стокгольм), в Вене и Берлине рассчитывали использовать их для оказания давления на Петербург в условиях, исключавших возможность эффективной координации русско-французских действий на высшем уровне. С целью выиграть время австрийская дипломатия известила о своих действиях в Белграде остальные Державы с опозданием на 12 часов. Обращаясь к Великим Державам со своей версией произошедшего от 12 (25) июля, австрийский МИД призывал к солидарности: «Императорское и королевское правительство убеждено, что, предпринимая эти шаги, оно встретит сочувствие со стороны всех цивилизованных народов, которые не могут допустить, чтобы цареубийство превратилось оружие, которым можно безнаказанно пользоваться в целях политической борьбы, и чтобы мир Европы постоянно нарушался исходящими из Белграда выступлениями.»
12 (25) июля русский поверенный в делах в Австро-Венгрии телеграфировал по поручению Петербурга графу Бертхольду, находящемуся на отдыхе, предложение продлить Сербии срок ответа. Вечером последовал отказ. Вена действовала жестко. Германскую и австро-венгерскую дипломатию явно вдохновила перспектива надвигающейся на Россию политической нестабильности. Забастовки на заводах Петербурга, которые совпали с визитом Пуанкаре 20−23 июля 1914 г., действительно приобрели большой размах. Стачечная активность стала перекидываться в Москву и другие промышленные центры Империи.
Центром беспорядков опять стал Путиловский завод. Утром 4 (17) июля здесь состоялся 12-тысячный митинг солидарности с забастовщиками Баку. Митинг был разогнан конной полицией, свыше 100 человек было арестовано. Вечером завод забастовал. В тот же день забастовка охватила Выборгскую сторону, а затем и другие предприятия города. Количество бастовавших, в начале месяца ограничившееся 2,5 тыс. чел., быстро выросло до 90 тыс. 7 (20) июля забастовки солидарности начались в Москве. На 33 металлообрабатывающих заводах в этот день бастовало 11 940 чел., в 20 типографиях — 3 977 чел. Среди демонстрантов появились лозунги протеста против «расстрела путиловцев». На следующий день в Москве количество бастующих увеличилось на 7 тыс. чел., к стачке присоединились трамвайные служащие, в результате чего было парализовано движение общественного транспорта. Из 800 трамваев города 450 остались стоять на путях в городе. О темпах роста стачки в Петербурге можно судить хотя бы по тому, что утром 8 (21) июля бастовало 75 тыс. чел., а вечером того же дня — уже 150 тыс.чел.
Одновременно и в столице остановилось движение трамваев и конок. Демонстрации рабочих попытались прорваться в центр города, на Невский проспект. В ряде случаев полиция была вынуждена применять оружие. 22−24 июля количество забастовщиков в Петербурге увеличилось со 120 до 200 тыс. чел. Градоначальник был вынужден обратиться за помощью к военным и просить о присылке казачьего полка для помощи полиции. Правительство, опасавшееся, что беспорядки перекинутся даже в центр столицы, вынуждено было вызвать в город несколько полков гвардейской кавалерии. Сразу же после завершения парада в Красном Селе в честь Пуанкаре последовало распоряжение о переводе 1-й гвардейской кавалерийской дивизии в Санкт-Петербург и пригороды «для несения наряда в помощь полиции». О том, насколько серьезным было положение, может свидетельствовать тот факт, что гвардейцы перед выходом из Красного Села получили боевые патроны.
В город было переведено 16 эскадронов и стрелки с пулеметами. Коннице приказали выступать немедленно, не расседлывая лошадей. При входе в город колонна кавалергардов была освистана рабочими, а на ее обоз даже было совершено нападение толпы, впрочем, легко отраженное подоспевшим на выручку эскадроном. Войска заняли позиции на перекрестках улиц в рабочих районах. С их приходом беспорядки на Выборгской стороне быстро пошли на убыль и уже 11 (24) июля кавалергардский полк выступил обратно в лагерь. Выяснилось, что скачки на красносельском скаковом кругу так и не были отменены. Они были проведены в тот же день в присутствии императорской фамилии и высшего генералитета.
Кроме кавалергардов, в лагеря для участия в параде была возвращена и часть 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. «Следовательно, — вспоминал один из его участников, — отпадало опасение, что даже в день военной манифестации наших союзных чувств мы вынуждены будем сознаться перед главой союзной Франции в нашем неблагополучии внутри государства. Слава Богу, у рабочих хватило тогда патриотического чувства, чтобы распознать антигосударственную агитацию и удержаться…»Это было слабым утешением, обстановка в Петербурге оставалась не стабильной. Кроме того, забастовки перекинулись и в Москву.
В результате 11 (24) июля Совет министров предложил императору перевести Санкт-Петербургское и Московское градоначальства, а также Московскую и Петербургскую губернии с режима положения об усиленной охране в положение о чрезвычайной охране с предоставлением соответствующих прав градоначальникам и губернаторам. В тот же день указ был подписан. Чрезвычайная охрана вводилась вплоть до 4 (17) сентября 1914 г. После парада в Царском Селе в Петербург вслед за кавалерией была переброшена и пехота. «Не весело было на душе у офицеров и солдат во время этого перехода. — Вспоминал офицер-преображенец. — Несение полицейской службы и охраны на заводах не имели в себе ничего привлекательного. При прохождении Путиловского завода, рабочие, в большом количестве, высыпали на улицу, смотреть на прохождение полка. Хмурые лица их и недоброжелательные взгляды, которые они бросали на солдат, напоминали картины, еще не позабытого, 1905 года». Казалось, предвоенные ожидания германских дипломатов оправдываются, и России вновь угрожает революция.
Фото: Аристарх Лентулов. Солнце над крышами
Олег Айрапетов
Просматривая прессу в интернете, обратил внимание на тематику статей, Мир как будто замер в ожидании войны