Прошедший в Великобритании референдум по вопросу членства Соединенного Королевства в общеевропейских структурах обозначил поворотную точку в процессе развития самого крупного в мире интеграционного объединения – Европейского союза. Результаты успешного «Брексита» будут иметь далеко идущие последствия не только для внутриполитической расстановки сил в Великобритании, но и для переформатирования самого Евросоюза, который уже столкнулся с сильнейшим кризисом идентичности в своей современной истории.
Вопросы будущего единой Европы уже вовсю обсуждаются на экстренном заседании Европейской комиссии, первый раунд которого стартовал 28 июня и которое продолжится сегодня, но уже можно с уверенностью говорить, что путей у ЕС на сегодняшний день не так много.
Говоря о формировании Европейского союза нельзя уйти от того факта, что изначально он задумывался и претворялся в жизнь как сугубо экономическое объединение, построенное на приоритетах развития общего рынка – сначала угля и стали, а затем и остальных промышленных товаров и услуг. Постепенно уровень интеграции его участников нарастал и уже к 1957 году было образовано еще две масштабные организации: Европейское экономическое сообщество и Евратом. Потребовалось еще 10 лет, чтобы к 1967 году все Европейские сообщества объединились в единую зону ЕЭС, к которой и присоединилась в 1973 году Великобритания вместе с Данией и Ирландией, что стало первым расширением организации.
Фото: https://upload.wikimedia.org/Проблематика европейской интеграции заключается в том, что, с одной стороны, в качестве ее постулата утверждаются права всех государств на равный доступ к рынкам и, в теории, равные возможности для конкуренции. Однако, с другой стороны, зачинатели Евросоюза и его опорные государства, в первую очередь Германия и Франция, фактически построили неоколониальную модель в рамках ЕС, когда за счет колоссального технологического и финансового опережения остальных стран Евросоюза, они могут, по сути, использовать вновь присоединяемые государства в качестве рынков сбыта своей продукции и точек приложения собственной финансовой системы, которая активно кредитует «новых европейцев», загоняя целые страны в долговой тупик.
Естественным образом такое положение дел не может нравиться правительствам и политическим элитам тех или иных европейских стран, несмотря на всю силу наднациональных институтов и проводившуюся последние 50-60 лет активную селекцию политического класса, в результате которой был выведен абсолютно подконтрольный и ориентированный на «общеевропейские ценности» тип европейских политиков.
С этой точки зрения, распад крупных национальных государств с вхождением образовавшихся осколков в состав ЕС на правах более мелких стран был в интересах наднациональной бюрократии. Отсюда же проистекают все эти панъевропейские проекты «Европы регионов», в которой границы и национальный суверенитет как бы отодвигаются на второй план, а взамен предлагается интеграция более мелких и, соответственно, мене политически субъектным «регионам».
Все это делалось по факту для ослабления национальных государств, однако в итоге, такое обособление ударило по самой Европе бумерангом.
Говорить о сценарии полного распада Евросоюза, который произойдет под воздействием имеющихся в нем центробежных тенденций, вряд ли уместно. Экономически страны старой Европы, ее промышленный локомотив – Германия, Франция, страны Бенилюкса – достаточно тесно связаны и, по сути, в экономическом плане представляют собой единое целое. Полный распад Евросоюза возможен только в результате какого-то крупного геополитического катаклизма. Такого, каким была, например, Вторая мировая война.
Отчасти причины маловероятности полного распада еврозоны кроются и в том, что иных альтернатив и интеграционных проектов, способных составить конкуренцию Европейскому союзу, пока не просматривается. А вот сценарий с формированием более монолитного ядра ЕС, которое придаст европейской периферии более низкий статус в вопросах принятия решений по таким жизненно важным вопросам объединения, как торговля, иммиграция и общий бюджет, вполне реален. Европейские элиты, германские и французские в первую очередь, после «Брексита», очевидно, приняли решение о форсированном проведении программы создания так называемого «супергосударства».
Все разговоры об объединении европейских стран и о ликвидации оставшихся признаков национального суверенитета проистекают из осознания европейскими элитами того факта, что в глобальной конкурентной борьбе победить можно только посредством создания мощных экономических субъектов. Поэтому-то сегодня предлагается также объединить службы безопасности, таможенные и налоговые органы, вооруженные силы, и, что логично в этой схеме, органы власти. Мало того, в новом «супергосударстве» контроль за такой чувствительной сферой, как миграция, изымается из национальной юрисдикции, также, как и вопрос о границах и визовом режиме. То есть, в случае форс-мажора, государства-члены уже не смогут восстанавливать контроль на границах, как это произошло в конце 2015 – начале 2016 годов в разгаре миграционного кризиса.
Наконец, вариант с сохранением Великобритании в составе ЕС и сохранение сложившегося статуса-кво, несмотря на ясно выраженную волю большинства британцев, тоже фактически не проходит. Тут есть и причины сугубо внутриполитические: при желании, можно бы голосование в пользу ЕС как надо «подкрутить», как это произошло во время референдума в Шотландии, где по местным законам могли голосовать вообще все, кто хотел и физически пришел на участок.
Сейчас, видимо, такого рода методы применять правительство Кэмерона не решилось – или не захотело, что может означать лишь скрытую фронду по отношению к ЕС. А значит, если сейчас и удастся удержать Соединенное Королевство в Евросоюзе ценой нивелирования тем или иным способом итогов референдума, то в длительной перспективе в ЕС все равно где-то образуется «брешь».
Таким образом, в среднесрочной перспективе можно ожидать, с одной стороны, нарастания центробежных тенденций внутри национальных государств, что является прямым следствием проводимой Евросоюзом политики подрыва потенциала крупных национальных государств. А с другой, маловероятность выхода непосредственно континентальных европейских государств из проекта единой Европы, так как бесчисленные финансово-экономические и политические связи фактически связывают их с Парижем и Берлином, ключевыми локомотивами создания «супергосударства».
Таким образом, можно констатировать, что нынешний проект Евросоюза вступает в фазу жесткого, прежде всего мировоззренческого кризиса, поскольку ресурсы и модели развития ЕС, заложенные еще в Маастрихтских соглашениях 1992 года, явно устаревают на фоне новых вызовов и проблем.
В любом случае можно с уверенностью утверждать лишь то, что проект единой Европы, фундамент которого был заложен на волне роста популярности атлантикоцентристских идей в послевоенное время, претерпит кардинальные изменения, и процесс интеграции оставшегося ядра Евросоюза будет носить куда как более масштабный характер, при нарастании социально-экономических, демографических и миграционных проблем на периферии.