Диалектическое отношение ко всему сущему заставляет нас во всём искать дихотомию. Если где-то что-то усложняется — то, значит, где-то что-то обязательно должно упроститься. Скажем, с развитием высоких технологий и интернета граф социальных связей стал бесконечно усложняться — и, одновременно с этим, стали бесконечно упрощаться распространяемые по этому социальному графу эмоции. И пока теоретики феминизма выдумывают сложные теории, объясняющие нам многообразие мира, один любой случайно выбранный порнографический видеоролик сразу же расставляет всё по своим местам.
Еще каких-нибудь 20-25 лет назад для того, чтобы широко заявить свое инакомыслие, надо было встать пред толпой. И, положим, притвориться собакой. Могли выслушать, конечно. А могли и побить.
Во исполнение важной уравнительной социальной функции, например, в Москву из города Люберцы приезжали специальные крепкие парни в смешных клечатых брюках. И, в силу небогатых персональных дидактических способностей, разъясняли неформалам свое понимание мироустройства с помощью кулаков, движимых накачанными в подвальных помещениях бицепсами.
Неформалы стоически претерпевали науку народовластия. Сбитыми кулаками люберов ковалась убежденность панк-интеллигенции в том, что однажды наступит такое особое будущее, в котором терпимость к длине волос и выбритости висков будет равноценна терпимости к клоунскому фасону штанов ангелов угасающей диктатуры пролетариата.
Будущее действительно наступило. Но не такое. В наступившем будущем взаимной ненависти стало еще больше. Но вот количество возможностей реализовать эту ненависть где-то в физическом пространстве значительно поубавилось.
А отсутствие незамедлительно наступающей ответственности в виде разбитого носа активно растормаживает сдерживающие механизмы. И тут как раз самое место вернуться к приведенному мною выше примеру с порнографическим роликом.
Еще те же 20-25 лет назад найти в порнографии красивую молодую девушку было практически невозможно. Они, конечно, иногда тоже случались — но это всегда было исключение из правил. Порнография была профессией умудренных опытом немолодых дам, глядя на которых не возникало ни малейших вопросов о причинах, побудивших их посвятить всё свое сокровенное не любимым мужчинам, а всем остальным мужчинам вообще.
Теперь же наоборот — найти такую вот потертую женщину в порнографии сложно. Она просто не выдержит конкуренции с юными нимфами столь удивительной красоты, о существовании каковой простые смертные 20-25 лет назад не подозревали вообще.
Интереснейшая задача для социального антрополога — понять, что именно заставляет этих красавиц публично дарить себя первому встречному. Деньги-то деньгами, но во времена оные за это тоже платили. А соглашались не все.
Ответ, впрочем, очень простой — это перестало быть стыдным. Это перестало быть стыдным настолько, что порнографию стали снимать уже даже простые люди. То есть — совершенно бесплатно, чтобы другим показать. Краснеть-то не перед кем. Перед камерой не покраснеешь.
Социальные сети и интернет как таковой разорвали привычные социальные связи и заменили их виртуальными. И теперь человеку ничего не стоит сделать то, о чем до наступления этой новой эпохи он бы даже и не подумал. Просто из инстинкта самосохранения бы не подумал. А теперь такого инстинкта у него нет. Он утрачен.
Выступления Божены Рынска и Аркадия Бабченко по поводу погибших в самолете над Черным морем имеют совершенно ту же самую природу, что и домашние порноролики. Им не стыдно публично предъявить свое людоедство просто потому, что не страшно. А отсутствие страха, как я уже говорил, растормаживает.
Но ведь новая социальная среда едина, и мы занимаем в ней то же самое место, что и людоеды. И соблазн впасть в грех морализаторства столь силен, что противостоять ему трудно. А расторможенное морализаторство мало чем отличается от расторможенного стыда. Когда мы (условные мы — то есть, которые «не они») на страницах федеральных газет пишем о необходимости законов «о недопустимости выражения ликования» и сожалеем о том, что нельзя к стенке — мы ведь мало чем отличаемся от тех, на кого направлен наш гнев.
Вот это: «Именно сегодня особенно остро хочется призвать таких нечестивцев к ответу и покарать за их грязные слова справедливым возмездием» — это ведь лексика тех же вышеупомянутых людоедов. Хотя употреблена она в статье, направленной против них.
Метафора о полной и безоговорочной победе порнографии над стыдом тем и хороша, что универсальна. Порнография, в том числе и моральная, существует не в вакууме. Она есть продукт, предназначенный для потребления. И потребляющий этот продукт называется сами знаете как.
И весь этот гигантский девятый вал всенародного гнева, направленный на порно-людоедов, свидетельствует только о том, что обсуждаемые порно-высказывания посмотрел каждый из обсуждающих. И, что характерно, никому из посмотревших эту моральную порнографию, за это не стыдно. Хотя бы перед собой.
Потому что если бы нам было стыдно за то, что мы эту моральную порнографию посмотрели — то мы бы молчали о том, что мы ее посмотрели. А не масштабировали бы ее всенародно, картинно возмущаясь: смотрите все, какая постыдная моральная порнография!
Тем самым вовлекая в просмотр моральной порнографии тех, кто, быть может, и не хотел бы.