Они не очень похожи друг на друга, однако между трампизмом и перестройкой есть много общего.
Род Дреер (Rod Dreher) из Аmerican Сonservative недавно вспомнил о беседе одного американского профессора с африканским дипломатом, который сравнил Дональда Трампа с Михаилом Горбачевым. Последний руководитель Советского Союза невольно стал тем человеком, который «разрушил сверхдержаву», сказал этот дипломат. По его мнению, Трамп точно так же бездумно разбазаривает международный вес и влияние Соединенных Штатов. Но по зрелому размышлению становится ясно, что такая аналогия верна совсем по другой причине. Несмотря на все эти «раздражающие умственные жесты» Трампа, трампизм можно считать своего рода перестройкой для американских правых, о чем говорят Стив Бэннон (Steve Bannon), Лора Ингрэм (Laura Ingraham), а также Майкл Энтон (Michael Anton) и компания.
Наверное, читатель с опаской посмотрит на такие сравнения, что вполне естественно. Можно ли найти связь между разглагольствованиями Breitbart News и призывами Горбачева «отвергнуть подчинение любым догмам, думать самостоятельно, подвергать собственные мысли и планы действий проверке на нравственность»? Однако это сравнение позволяет нам понять, почему дебаты по вопросам иммиграции и торговли сегодня захватывают воображение консерваторов до такой степени, что это невозможно свести к «политике белой идентичности» или рефлексивной преданности президенту.
Логика горбачевской программы перестройки как попытки отказаться от надоевших советских стереотипов и установок, и в то же время сохранить верность главным постулатам правящего режима, также объясняет привлекательность трампизма для многочисленных консервативных интеллектуалов, избирателей и активистов. Трампизм привлекает своих последователей тем, что пытается поквитаться с недостатками консервативного движения, и в то же время сохраняет верность его основополагающим положениям об экономике и роли государства. Националистическую риторику нельзя свести к примитивному шовинизму, хотя кое-кто именно так и думает. Нет, программа Бэннона предлагает консерваторам спокойно отказаться от самокритики и позволяет им заняться решением проблем труда и общества на фоне экономических потерь Америки, и в то же время сохранить большую часть экономической программы правых.
Выступая в 1987 году в Центральном Комитете коммунистической партии, Горбачев раскритиковал советский порядок за его «консервативные тенденции, инертность, стремление отбросить в сторону все, что не укладывается в привычные стереотипы». Такая же критика звучит из уст правых представителей консервативного истэблишмента. «Все это предприятие под названием Conservative Inc., — написал Майкл Энтон в своем знаменитом очерке Flight 93 Election, — насквозь пропахло провалом. Единственная его победа заключается в том, что оно пока не распалось».
Но несмотря на все свое безрассудство, именно правые пытаются решать проблемы бедных и низов среднего класса, которые сталкиваются со снижением зарплат и с ослаблением некогда очень прочных институтов. Лора Ингрэм пишет о том, что рабочий класс «страдает от ударов глобализации». Эта мысль знакома тем, кто читал такие книги как «Наши дети» (Our Kids), «Элегия Хиллбилли» (Hillbilly Elegy) или «Джейнсвилл» (Janesville). Даже страдающие полной эмоциональной глухотой правые отвечают на это заклинаниями о «возрождении упорного индивидуализма Америки», призывая вспомнить ее «основы, границы и конституцию». Но даже умеющие искренне сопереживать правые центристы, и те зачастую предлагают лишь какую-то мелкотравчатую и постепенную политику. Несмотря на все свои достоинства, скромное увеличение налогового вычета на детей, отмена профессионального лицензирования, ваучеры на повышение географической мобильности, а также высоконравственные призывы к прибрежной элите выбраться из своего пузыря, не соответствуют серьезности момента. В определенном смысле призыв Бэннона построить стену и разорвать торговые соглашения является бунтом против чисто технократической политики, в которой отсутствует смелость и целеустремленность. Когда Бэннон призывает американцев осознать себя в качестве граждан, у которых есть определенные обязанности, это является проницательным, однако неполным и неискренним признанием того, что «шаткий модернизм» не спасет нас от тех плодов, которые он породил.
Торговля и иммиграция становятся знаковым эталоном для этого нового движения. Однако такой джексоновский сдвиг позволяет консерваторам сохранять свою неприязнь к сильному и активному государству всеобщего благоденствия, с которым смирились все прочие западные правоцентристские партии. Согласно такой точке зрения, ограничение «изменчивых потоков товаров и людей» позволит достичь тех же целей, к которым стремится государство, созданное на социальной или христианско-демократической основе: нам не нужно увеличивать налоговые вычеты на детей, не нужно тратить большие деньги на переподготовку людей и профессиональное образование. Наши сталкивающиеся с огромными трудностями рынки труда требуют лишь одного: прекратить «ввоз дешевой рабочей силы». В то же время, мы можем настаивать на отмене Obamacare и на ликвидации оков административного государства, потому что экономический национализм способен решить наши социальные проблемы намного лучше, чем любая программа, придуманная в вашингтонской сточной канаве. Пожалуй, эта стратегия помогает объяснить, почему (согласно данным опросаисследовательского центра Pew) президент пользуется гораздо большей поддержкой со стороны консервативного ядра, нежели со стороны поборников идеи «Америка прежде всего» и рыночных скептиков из Республиканской партии. В конечном итоге революция Трампа — это отнюдь не решительный отход от стародавней политики коалиций и объединений в манере Уильяма Бакли (William F. Buckley), что бы ни говорили по этому поводу сторонники и противники Трампа.
Сторонники системного свободного рынка могут вполне резонно указать на то, что трампизм в экономическом плане точно так же нацелен на перераспределение, как и любая программа социальной защиты населения. Все это правильно, но большинству консервативных активистов все эти хитрые перераспределения и субсидии кажутся намного менее вразумительными, чем оплачиваемый семейный отпуск или государственные капиталовложения в медицинский уход за новорожденными и за женщинами в период беременности. Иными словами, привлекательность трампизма не в том, что он напрочь отвергает традиционный американский консерватизм, а в том, что он способен сохранить ключевые установки и догматы правых, хотя недостатки неолиберализма указывают на необходимость более живой и активной дискуссии о том, какова роль консерватизма в общественной сфере.
Больше всего консервативных писателей и активистов в трампизме привлекает его способность пересмотреть, но сохранить их движение. Однако очень трудно понять, каким образом все это может перерасти в заслуживающую доверия программу действий. И дело здесь не в том, что более жесткая политика в сфере иммиграции и торговли является по сути дела предательством «либерального мирового порядка». Достаточно почитать Пола Кольера (Paul Collier), Джорджа Борхаса (George Borjas), Майкла Линда (Michael Lind), Питера Скерри (Peter Skerry) и Дэни Родрика (Dani Rodrik), чтобы увидеть обоснованную и весьма разумную критику в адрес единодушного мнения истэблишмента по данным вопросам.
Однако никто из этих авторов не представляет свои неортодоксальные взгляды как какое-то единое решение, позволяющее возродить американский (или западный) общественный договор. Горбачев стремился придать новые силы не России, а Советскому Союзу. Так и программа трампизма нацелена не на спасение республики или даже ее среднего класса. Несмотря на джексоновскую риторику, трампизм Бэннона, Энтона и Ингрэм — это по сути дела арьергардный маневр, призванный сохранить консервативное движение, которое, по признанию даже самых преданных его сторонников, ни капли не повзрослело с 1989 года. Чтобы сохранить ему жизнь, надо нарушить «глобалистский» консенсус по вопросу иммиграции и торговли, пусть даже это не принесет никаких ощутимых выгод и преимуществ белому рабочему классу.
Какой же может быть настоящая революция американского консерватизма? Начаться она должна с (ранних) мыслей Джорджа Уилла (George Will), который писал в New Republic: «Если консерватизм задумается о том, как мы сейчас живем, ему необходимо будет противопоставить неблаговидным целям правительства позитивную доктрину государства всеобщего благоденствия». Консерваторы должны «примириться с общественными реалиями, которые намного сложнее их лозунгов», воспринимающих равенство возможностей как данность. Утверждения о том, что требования социальной справедливости есть начало пагубного пути к крепостничеству, наверняка были необходимы в середине века, чтобы бороться со сладкозвучными сиренами коллективизма. Но сегодня эти утверждения в большей мере свидетельствуют о том, что мы боимся предъявлять строгие требования к своей жизни. Правые должны заново открыть для себя мудрость идей Дизраэли, Черчилля и (ранних) американских консерваторов, согласно которым государство вновь признается в качестве ограниченного, но очень важного выражения нашей совместной жизни, а мы являемся членами не просто рынка, а «великого коллективного предприятия», в котором солидарность и справедливость являются по-настоящему осязаемыми. Признать эти истины будет труднее, чем перекрыть границы и вступить в борьбу с китайским меркантилизмом, хотя сделать это необходимо. Это станет гораздо более революционным и даже историческим достижением, чем все то, что предлагает трамповская революция.