Сухостой и валежник, трухлявые стволы и дупла – родной дом для многих животных. Очищая леса от упавших деревьев, мы уничтожаем среду их обитания.
Под определение «мертвая древесина» подпадают сухостои и валежник, а также отмершие фрагменты живых деревьев (например, дупла, трухлявая часть стволов, сухие ветви и корни). Все это формирует разнообразную среду обитания для множества грибов, животных и растений. Жизнь более половины видов, обитающих в естественном лесу, так или иначе связана с мертвыми деревьями.
Для большинства из них отжившие деревья – это полноценный дом, без которого они не выживут.
«Мертвая древесина выступает еще и хранилищем органической материи, углерода и азота, а также больших запасов воды, – рассказывает Павел Павлачик, польский исследователь мертвой древесины. – Стволы деревьев в речке или ручье формируют водные потоки, направляют их бег, обеспечивают разнообразие русла». Мертвая древесина регулирует лесную экосистему, влияет на взаимоотношение зверей и растительности. Для одних видов упавшие деревья – тропы, для других – барьеры.
«Мертвые деревья оберегают подрост от поедания крупными травоядными», – продолжает Павел. По словам ученого, некоторые деревья охотнее возобновляются на валежнике. На разлагающихся стволах часто появляются молодые елочки – так они могут выжить в плотном подлеске или в болотистом ольшанике. Поросший крохотными деревцами ствол старого поваленного дерева или пня, а то и полностью заросшая молодыми деревьями валежина – типичная картина для старовозрастных естественных лесов.
Умирающее или даже еще вполне живое дерево одними из первых заселяют грибы. «Грибные сообщества в мертвой древесине – это очень сложная система, – делится наблюдениями молодая исследовательница из Финляндии Мария Фатикова. – Если грибных сообществ в лесу стало меньше, как по количеству, так и по разнообразию, то это, как правило, тревожный показатель». По словам Марии, благополучие лесных грибов зависит от большого числа факторов: «Некоторые грибы настолько узко специализированы, что одно и то же мертвое дерево может поддерживать существование множества видов: в процессе разложения дерева одни виды грибов заселяют ветки, другие – дупла, третьи селятся под корой; некоторым грибам нужен свет, какие-то предпочитают тень».
Разлагая древесину, грибы при этом и сами служат субстратом питания для многих насекомых, в особенности для жуков и двукрылых. Насекомые, как и грибы, – утилизаторы древесины. Они участвуют в круговороте веществ в лесу, в том числе чрезвычайно важны для почвообразования. Личинки редкого жука-оленя прокладывают сеть ходов в трухлявой древесине и, разрыхляя ее, обеспечивают доступ воздуха и спор грибов для дальнейшего разложения. По словам Дмитрия Щигеля, благодаря небольшим размерам, умению летать и чрезвычайно острой чувствительности к запахам, насекомые прямо или косвенно участвуют практически во всех процессах потребления лесной органики, как живой, так и мертвой. В результате огромный «организм» – лес – функционирует более или менее бесперебойно.
В естественном лесу, где все происходит без вмешательства человека, создается особая организация пространства. Жизнь организмов, неспособных активно двигаться или преодолевать значительные расстояния – а это грибы, мхи, лишайники, многие насекомые, – напрямую зависит от количества мертвых деревьев. Например, большинству трутовиков для образования плодовых тел и размножения необходимо, чтобы встретились две неродственные грибницы, а это означает, что в какой-то период на один и тот же подходящий ствол должны упасть и прорасти на нем по крайней мере две споры. Вероятность успеха такого двойного приземления и заселения стремительно падает с увеличением расстояния до подходящего «нового дома».
Многие обитатели мертвой древесины нуждаются в определенном сочетании уровней освещенности и влажности. Лесные пространства позволяют крылатым подлетать к местообитаниям или гнездиться в естественных укрытиях. «На болоте Ельня мои коллеги обнаружили гнездо сокола дербника, – рассказывает белорусский орнитолог Денис Китель. – Птица нашла под поваленным деревом какую-то нишу, свила гнездо и вывела птенцов. Даже мертвое, дерево продолжает давать приют многим видам».
«Посмотри, какие живописные завалы!» – восклицает волонтер Фонда природного наследия (Fundacja Dziedzictwo Przyrodnice) Катерина Борисенко. Пока Катя пытается запечатлеть красоту девственной еловой чащи в Подкарпатье – заповедном краю на юго-востоке Польши, – я осматриваю местность. Бывает, попав в лес, утрачиваешь связь с реальностью: ты словно в павильоне, посреди декораций к фильму-сказке. Быстрый ручей разрезает надвое небольшой холм, на котором красуются поваленные столетние ели, обильно поросшие мхом, – посреди этой невероятной красоты легко представить хоть Бабу-Ягу, хоть пряничный домик из сказки братьев Гримм, хоть медвежат с картины Шишкина.
Прислонившись к поваленному стволу ели, отдыхаем: весь день мы искали мох Buxbaumia viridis, названный в честь немецкого естествоиспытателя, первого профессора ботаники и натуральной истории Санкт-Петербургской Академии наук Иоганна Христиана Буксбаума, открывшего этот вид в устье Волги. Увидеть крохотную буксбаумию зеленую можно всего два раза в год, весной и осенью, когда появляются спорофиты – относительно крупные коробочки на ножках. Это очень прихотливый мох и очень редкий, что неудивительно.
«Буксбаумия сильно зависит от уровня освещенности, а для произрастания ей нужны мертвые деревья не меньше полуметра в диаметре, упавшие в ручьи и небольшие горные реки», – объясняет глава Фонда природного наследия Радек Михальский. Эколог утверждает, что вырубки вокруг местообитаний этого мха крайне вредны – взыскательная буксбаумия служит важным индикатором естественных лесов.
Мертвые деревья – основа сложных динамически устойчивых экосистем, развивающихся на протяжении многих десятилетий. Например, существование редкого белоспинного дятла зависит от наличия на достаточно обширной территории мертвых стоящих деревьев, годных для строительства дупла. Живут эти дятлы в своих дуплах только год, но потом десятки лет, пока дерево не упадет, его будут использовать другие виды. «Дятлы, – говорит Денис Китель – основные поставщики дупел для многих других птиц и млекопитающих: мухоловок, нескольких видов синиц, поползней, вертишеек. Все они могут использовать дупла как места для гнездования. Из млекопитающих дупла привлекают мышей, потом в них могут поселиться летучие мыши – цепочку можно раскручивать очень долго!»
Первый встреченный зверек – поздний кожан – восторга у биологов не вызвал: этот довольно распространенный вид, как правило, селится в постройках. А вот встрече с малой вечерницей Елена и Сергей очень рады: этот вид можно рассматривать в качестве индикатора естественного леса. Малая вечерница сильно зависит от наличия дуплистых деревьев.
У летучих мышей проблема с дуплами стоит крайне остро. «Конечности и зубки этих животных не приспособлены для того, чтобы строить себе убежище, – объясняет Елена Годлевская. – А между тем они в этих убежищах-квартирках очень нуждаются».
Некоторые виды приучились жить рядом с человеком, но остаются и те, что привязаны к дуплам. «Малая вечерница в постройках не поселяется. То есть нет дупел, нет старого леса – нет и вида», – констатирует Елена.
Итальянские зоологи в ходе недавнего исследования пришли к выводу: в течение одного сезона колонии рукокрылых нужно 20–30 дуплистых или сухостойных деревьев. «В Голосеевском лесу, национальном парке в границах Киева, мы нашли колонию в старом дубе, – вспоминает Годлевская. – Когда через два дня мы пришли, чтобы исследовать животных, оказалось, что они уже в соседнем дереве».
Зачем рукокрылым эти постоянные переезды с места на место? Главная причина – отсутствие «канализации». В достаточно небольшой полости дупла стремительно накапливается помет. Как только объем заполняется, приходится искать новый дом. О чем говорят эти факты? О том, что практика лесников оставлять на один квартал по два-три старых дерева, а остальные вырубать, рукокрылых не спасает.
Помимо решения «квартирного вопроса» для летучих мышей важна пространственная организация леса. «Одно дело, когда растет лес сплошной, монокультурный, который специально высаживают и искусственно поддерживают, другое – когда все идет естественно, своим чередом. Старые деревья выпадают, образуются поляны. Поляны, в свою очередь, начинают зарастать – на них появляются новые виды съедобных насекомых, формируются возможности подлетов к ним», – объясняет Сергей Ребров.
Много деревьев – еще не лес. Регулярные лесопосадки не только выглядят уныло, но и неспособны противостоять экологическим вызовам. Например, таким как распространение жука короеда-типографа, кошмара всех лесников. Дмитрий Щигель объясняет, как связана пространственная организация леса и размер популяции жука: «Когда численность короеда превышает определенные пороговые границы, возникает массовая вспышка. В естественном разновозрастном лесу, где есть огромные ели и маленькие елочки, где есть деревья тонкие и длинные, широкие и толстые, есть и поляны, и валежник, разнородность леса служит естественным буфером. В таком лесу, если вспышка численности вредителя и возникает где-то на небольшом участке, возможности для расселения у жука ограничены. Возникнет масса естественных преград: одно дерево зальет жуков смолой, другое чересчур тонкое, третье слишком трухлявое… В лесопосадках все деревья одного возраста и происхождения, они все равны перед врагом: если одно уязвимо, то уязвимы все».
Наглядный пример – относительно недавняя ситуация в Московской области, когда из-за засухи короед уничтожил более трети всех ельников старше 60 лет, высаженных на месте естественных смешанных хвойно-широколиственных и широколиственных лесов. Тогда правительство выделило на борьбу с жуком более миллиарда рублей, но эффект оказался совсем скромным.
Россия сейчас подходит к тому этапу лесопользования, на котором находились скандинавские страны в 1950–1960-х годах. По словам Константина Кобякова, координатора WWF России по лесам высокой природоохранной ценности, у нас наблюдается кризис модели пионерного освоения. «Неосвоенные леса, где ранее не ступала нога лесоруба, кончаются, – поясняет Кобяков. – Вернее, их у нас еще много, но это уже леса, расположенные очень далеко от дорог, а также заболоченные, горные, малопродуктивные. То есть практически не осталось таких вот хороших доступных лесов, которые можно просто вырубить и уйти, ничего не вкладывая в лесное хозяйство».
Даже если не брать в расчет ущерб экосистемам от полного исчезновения естественных лесов, модель «пришел-увидел-спилил» исчерпает себя по чисто экономическим причинам. И очень скоро лесную промышленность ждет серьезный кризис недостатка сырья.
В такой ситуации лесопромышленники и управляющие лесами ведомства все чаще стали задумываться о скандинавской системе интенсивного лесопользования – «от собирательства к огороду» – когда внедряются технологии выращивания и заготовки леса (в дело идет вся древесная масса, вплоть до веток, пней, хвои, листвы).
«Это хорошая, экономически жизнеспособная модель, – отмечает Кобяков. – Единственным перегибом, если говорить о том, как она работает в скандинавских странах, стало ее практически повсеместное распространение, что нанесло очень серьезный удар по биоразнообразию». Эксперт утверждает, что при разумном внедрении новая система позволит сохранить оставшиеся массивы девственных лесов.
Это может стать хорошей новостью для сибирской тайги или для Республики Коми с ее рекордной для Европы площадью девственных лесов – 7,8 процента территории. Но что же делать тем регионам, где первозданных лесов практически не осталось? Сохранять мертвую древесину.
Чем дальше лесная система от естественного состояния, тем больше нужно усилий для ее поддержания, отмечает Павел Павлачик, ссылаясь на данные различных европейских исследований: «Для сохранения устойчивости лесов нужно оставлять от 20 до 50 кубометров мертвой древесины на гектар – в зависимости от типа леса. Это граничные показатели. Если умерших деревьев меньше, то биоразнообразие существенно снижается. Для сравнения: в естественных лесах объем валежника может превышать 100, а в ряде случаев и 500 кубометров на гектар». Для человека такие дебри практически непроходимы, но, по словам ученого, они являются определяющими для выживания некоторых видов. Впрочем, в большинстве случаев, утверждает Павлачик, важнее не количество, а качество – наличие достаточно толстых валежин на разных стадиях разложения. В природе смерть порождает новую жизнь – без мертвой древесины стабильность лесных экосистем оказывается под угрозой.